В коридоре возле кабинета Роксаны действительно уже ждут несколько человек. Кажется, девочки-гимнастки, у них значит тоже соревнования на носу. Беру талончик в автомате и занимаю свободный стул. Ох, и не нравится это мне. Зная Лоренца, он ещё, чего доброго, чужие справки мне не проштампует. Да и вообще… После того инцидента в коридоре мы с ним один на один не пересекались.
После меня никто не занимал — наверное, Алисия перестала пускать людей к терапевту в связи со скорым окончанием рабочего дня. Девчёнки заходят в кабинет по одной и, выходя, делятся впечатлениями с подружками. Внимательно прислушиваюсь к их разговорам — вдруг промелькнёт что-то интересное, но ничего… Кажется, на большинство людей Лоренц производит исключительно сухое впечатление. “Есть люди, а есть роли”… Ещё один “актёр” на мою голову. Потерявшись в мыслях, не замечаю, как остаюсь в коридоре одна. Надо встать и зайти внутрь. Продолжаю сидеть. Редкостная трусиха! Вдруг дверь кабинета открывается, из неё выходит сам доктор, уже без халата — по всему видно, что он собрался домой.
— Юля? Ты что здесь делаешь?
— Мне нужно три штампа проставить! — на одном дыхании выпаливаю я и чересчур активно трясу справками в воздухе.
— Заходи. Почему раньше не зашла? Пять часов уже…
— Извините, не хотела вас задерживать. Я ненадолго, — просачиваюсь внутрь вслед за ним, прохожу в центр комнаты, к столу, и слышу, как за моей спиной дверь запирается на ключ.
— Можешь и подольше задержаться — пять часов, я уже не на работе. Технически меня вообще здесь нет, — с этими словами он снимает пальто и перекидывает его через спинку рабочего кресла.
Делаю вид, что не понимаю, о чём речь. Кладу бумаги на стол, а сама присаживаюсь на краешек стула.
— Можешь на кушетку сесть, — говорит он, с удивлением разглядывая справки.
— Зачем… на кушетку?
— Там удобнее. Ну давай же, — он поднимает на меня глаза и торжествующе улыбается.
Не двигаюсь с места, лишь продолжаю наблюдать за ним.
— А справки-то не твои! Это ещё что за дела? Уже не собралась ли ты по чужим документам…
— Нет! Это для моей подруги! Она на соревнованиях выступает, а я секунданткой буду. Она попросила меня забрать результаты анализов. Пожалуйста…
— Ну ладно.
Он открывает рабочий компьютер, долго и сосредоточенно изучает Марусину карту, сопоставляет результаты анализов с предыдущими показателями.
— Анализы хорошие, так и быть, поставлю печати. Допускается твоя подруга. Но в следующий раз пусть сама приходит. А ты — не ревнуй. Глупая.
Что? Так он подумал, что я сама напросилась сюда прийти? Да ещё под таким постыдным предлогом? Лицо моё вспыхивает от негодования, что, естественно, не ускользает от его внимания. За окном почти стемнело, но свет он не включает, пространство кабинета освещается лишь сумрачным догоранием дня вперемежку с зажигающимися уличными фонарями из окна да холодным голубым свечением экрана компьютера.
— Ну что ты, обиделась? Бедная моя, — он подходит вплотную ко мне, сидящей на стуле, отчего мой нос оказывается на уровне его паха. Вот теперь стало по-настоящему страшно. — Прости меня, — он вдруг берёт мои ладони, заставляя подняться, и ведёт к кушетке.
Мы усаживаемся рядом, и тут же я оказываюсь в его объятиях.
— Ты почему всё время боишься? Я же обещал, что не сделаю тебе ничего плохого, — он ещё сильнее прижимает меня к себе, поглаживая при этом по волосам, плечам, спине.
— Как поверить? Вокруг одно зло. Любой может оказаться зверем, — вдруг вырывается у меня наболевшее.
— Кто-то конкретный тебя обидел?
— Нет, — вру я.
— Милая девочка… Как же тебе помочь?
Он осторожно отстраняет меня, укладывая на кушетку так, что только ноги мои остаются за её пределами. Стягивает с меня куртку, затем свитер — они отправляются на то же кресло прицельным броском. Слегка задирает мою футболку, оголяя живот, и долго, мягкими круговыми движениями водит по нему своими ладонями. От этого я вся напрягаюсь, заставляя мышцы пресса отчётливее проступать под кожей. Он льнёт к животу губами и покрывает кожу вокруг пупка лёгкими сухими поцелуями. Прикрываю глаза, а руки закидываю за голову. Как это странно, и как хорошо… Мне вдруг захотелось перестать трястись и отдаться, наконец, этому чувству, хорошему чувству. За всплеском слабости следует немедленно пробудившееся чувство вины. Будто бы я делаю что-то порочное, то, чего нельзя делать, то, что меня погубит. Но слабость снова берёт своё — и вот уже я мысленно себя убеждаю, что ничего я не делаю, то есть вообще ничего, лишь полулежу на кушетке, отдавшись чужим рукам.
А тем временем его руки поднимаются выше, задирая футболку до уровня груди. Случайно или нет, но он задевает пальцами чашечки бюстгальтера, заставив их содержимое слегка колыхнуться. Ещё через секунду его лицо оказывается на моей груди. Нет, он не снимает лифчик, лишь осторожно отодвигает чашечки и, один за другим, начинает ласкать соски, сперва легонько их целуя, затем облизывая, потом покусывая, после — посасывая. Знакомое ощущение налитых оловом грудей возвращается, это чувство сродни внутренней щекотке. Я запрокидываю голову назад, подав грудь вверх, под его ласки, а с губ моих срывается неожиданный, неудобный стон. От внезапности собственной реакции открываю глаза, и вижу его улыбку прямо перед собой. Опираясь на локти, он льнёт к моим губам, не переставая улыбаться. Он жуёт их, с силой оттягивая нижнюю, почти больно, но не совсем. Чувствую себя безвольной куклой, которую вот-вот съедят, дурацкое сравнение, но что ещё более дурацкое во всём этом, так это то, что я не хочу, чтобы он останавливался.
Вдруг он встаёт на ноги, чтобы тут же склониться надо мной и в пару движений расстегнуть мои джинсы. Они узкие, снимаются буквально со скрипом, тем не менее Лоренц стягивает их, сперва предусмотрительно меня разув, и джинсы отправляются вслед за прочей одеждой на кресло. Не медля, он стягивает и мои трусы, так быстро, что я едва ли соображаю, что происходит. Оставив меня лежать в недоумении, смятении и полностью беззащитной, он перекидывает мои ноги по обе стороны кушетки, а сам устраивается у её изножия. Уже сидя на полу на коленях, он подхватывает под колени меня и притягивает к себе так, чтобы моя обнажённая промежность оказалась у самого края. Я смотрю на его невозмутимое лицо расширившимися от ужаса и чего-то ещё глазами, и лишь слышу:
— Не бойся, я не сделаю тебе больно.
Это действительно не больно. Он проводит языком снизу вверх два раза, не сильно, без нажима; я остро чувствую стыд, но не могу не отметить, что моё тело при этом с готовностью поддаётся неведомым доселе ласкам. Низ живота наполняет всё та же щекотка, что и в груди, и я понимаю — если он сейчас остановится, то мне придётся умолять его продолжить. Это крах. С силой стискиваю челюсти и зажмуриваю глаза, а его ласки становятся всё более настойчивыми: он вылизывает меня со всей тщательностью, проходясь кончиком языка между губами, описывая круги вокруг набухшего клитора, даже немного проникая вглубь, в нетронутое моё нутро…
— Вот видишь, ты мокренькая уже. Хорошая, чистая девочка.
От жуткой пошлости его слов мне становится ещё хуже, и при этом я возбуждаюсь ещё сильнее. Пусть ласкает меня языком, словами… Делаю усилие над собой, приподнимаюсь на локтях, чтобы видеть его. Он ловит мой взгляд, снова улыбается, и возвращается к своему занятию. Надавливает языком всё сильнее, я слышу хлюпанье, чувствую, как его слюна смешивается с моей смазкой, и эта тягучая смесь равномерно распределяется по всем закоулкам моей промежности ловкими мазками его крепкого языка. Вдруг он вводит два пальца внутрь, совсем не глубоко, я протестующе дёргаюсь, но он кладёт свободную ладонь на самый низ моего живота, как бы успокаивая, слегка надавливает, ладонью — вниз, а пальцами изнутри — на какую-то точку сверху от входа. Беспомощно откидываюсь назад, ловя набирающую силу пульсацию где-то там, внутри. Он убирает ладонь и возвращает свой рот к сочащемуся лону. Теперь он уже нежно водит языком вверх-вниз, не извлекая пальцев из меня. Четыре движения языком, два пальцами — периодичность, как при реанимационных действиях, и моё сердце завелось, как бешеное. Я уже не подавляю стонов, выцеживая их сквозь зубы, пока, наконец, меня не накрывает волной сладких судорог. Моё безвольное тело беснуется на кушетке в хаотичных рывках, пока не утихает, обмякнув в тихой истоме. Открываю глаза, не в силах шелохнуться. А он всё улыбается. Берёт со стола пару бумажных салфеток, вытирает меня, как маленькую, натягивает трусики, затем подаёт руку и помогает сесть.
