— Это Кречетовская зона ответственности, — вторит ему Стас. — Он не избавился от конкурентов физически, зато сейчас имеет все карты на руках, чтобы раздавить ММК морально.
— Я даже в интернет заходить боюсь, — поддакивает Ольга. — Столько месяцев работы над имиджем компании, и всё насмарку. Мне Круспе даже жалко! А ведь мы планировали запуск производства уже через две недели. Теперь придётся отложить, пока страсти не улягутся...
— Боюсь, всё наоборот, — отвечает Пауль, — откладывать нельзя ни в коем случае. Сейчас Кречетов ведёт сто:ноль, и каждый день промедления играет ему на руку. Если запустимся до того, как руководство ММК официально объявят виновниками пожара, то позже можно будет вывести общественную дискуссию в другую плоскость — мол, ложь и клевета, нападки конкурентов. А вот если он выложит свои козыри, такие, например, как фальшивые сертификаты безопасности — рано или поздно он до этого докопается — до запуска, то на имидже можно будет ставить окончательный крест.
— Зная усатого, — внезапно вступает в разговор Диана, — спешить он не будет. Побоится облажаться. Пауль прав — надо действовать сейчас.
— Вы все такие умные, одна я не понимаю, о чём речь? — вклинивается Машка. — А не позвонить ли Володьке, а то он до китайской пасхи там, на пустыре, куковать будет.
Поговорив с охранником, она передаёт результаты беседы друзьям:
— Володька сказал, что вычислит личность поджигателя. Пусть записей с камер у нас нет, но есть полные списки гостей и работников, а никто левый внутрь проникнуть не мог — за это он ручается...
Машина тормозит у знакомого подъезда на Ленинской, и все пятеро чуть ли не бегом спешат в квартиру, руководствуясь каждый своими мотивами.
— Предлагаю устроить мозговой штурм! Но сперва — пожрать! — Пауль по-хозяйски располагается на кресле в гостиной.
— Сейчас чего-нибудь приготовлю, — откликается Машка, впервые оказавшаяся в легендарной квартире, — где у вас тут кухня?
Но Пауль останавливает девчонку жестом.
— Остынь, труженик тыла. Заказывай пиццу на всех.
Несмотря на расхожее мнение, доставка еды на дом первого января работает почти во всех общепитах — далеко не каждый отмечает праздник дома и имеет доступ к бездонному тазику со вчерашним оливье поутру, и общепитчики этим пользуются. Уже через полчаса Оливер заносит в дом целую стопку коробок с пиццами — он спускался к курьеру во двор. Палить примечательную квартиру перед чужаком всё же не осмелились.
Неприкаянные души в лицах Пауля, Оливера, Маши, Дианы и Ольги собрались вокруг низенького журнального столика, по-прежнему являвшегося центром всего в гостиной Тиллевой бабушки. Они едят молча, быстро, сосредоточенно. У каждого в голове куча мыслей, но никто не хочет говорить первым. Расправившись с четвёртым куском, Диана нащупывает в небрежно брошенной на пол сумочке почти уже пустую пачку сигарет, и удаляется на балкон. Оливер молча плетётся за ней.
— Всё в порядке? — вкрадчиво интересуется он, не глядя девушке в глаза.
— Тимошку отвезла к родителям — ох и орали же они! Не хотели меня из своей квартиры отпускать, умоляли уволиться. Они уверены, что во всём виновато начальство ММК, и я боюсь, так думает большинство... Даже по телевизору... То же самое.
Оливер хотел было пояснить, что он вовсе не это имел ввиду, что не о том он спрашивал, что его беспокоит её собственное самочувствие, её мысли, то, как изменилось её отношение к нему после прошедшей ночи. Вместо дальнейших расспросов, он лишь мнётся, пока, наконец, не решается спросить:
— Можно... я тебя обниму?
— Конечно. Зачем спрашиваешь?
Сил на споры нет — он всегда будет спрашивать, а как по-другому? Возможно, когда-нибудь он научится делать это про себя, спрашивать беззвучно. Он молча обнимает её за плечи, и две пары глаз наблюдают, как облачко сигаретного дыма растворяется в сырой морозной серости.
— Ты мерзок, как лось в период линьки, — убедившись, что к ним в комнату, ту самую, с люками и лестницей, никто не зайдёт, Флаке с притворным отвращением стягивает с Тилля свитер.
— Можно подумать, ты лучше. Вонючка, — откликается тот.
— Конечно не лучше. Иначе хрен бы я до тебя дотронулся!
Скинув грязнющие шмотки, оба устраиваются на полу — осквернять пропахшими прошлогодним потом телесами чистенькое постельное бельё никто из них не решился. “Что делать будем?”, — спрашивает Тилль. “Не знаю. Кажется, мы в ловушке. В тупике”, — отвечает Флаке, снимая очки и отбрасывая их на кровать. Монолог этот молчалив — они уже давно научились общаться взглядами; для того, чтобы понимать друг друга, слова им не нужны. “Мы прорвёмся, Тилльхен, я не позволю твоему начинанию загнуться”. Да, идея с комбинатом принадлежала Тиллю, хотя основной план по воплощению сумасшедшей затеи в реальность разрабатывал Флаке. Получается, он подвёл своего любимого друга. А Флаке не привык подводить людей. Ни Тилля, ни остальных — тех, что рассредоточились сейчас по квартире и ждут ответов. Ни тех нескольких сотен, что зависят от него своими зарплатами. Не привык он подводить и себя — у него на этой земле вполне конкретная цель. Прошлой ночью он чуть было не проиграл всё, а сейчас он в одном шаге от того, чтобы всё проиграть. “Думай, Флаке, ради своих покойных родителей, думай”. Полуслепой доходяга утыкается носом в крепкое плечо бывшего пловца. Нужна отправная точка. С чего начать? Где-то же должна быть зацепка? Господи, пускай сейчас случится чудо, и эта самая искомая зацепка свалится на его несвежую голову, как яблоко на Ньютона.
Звонок мобильника. Распознав звук своего рингтона, Флаке наощупь, по-щенячьи ползёт по полу к груде наваленных концертных вещей и перерывает их, пока, наконец, не извлекает из кучи искомую трубку. В отличие от всех остальных, он не расстаётся со своим аппаратом никогда — тот был при нём даже на сцене, и даже в КПЗ. Пара обрывочных фраз, и разговор окончен. Флаке с немыслимой резвостью вскакивает на ноги, нащупывает брошенные очки и, словно спохватившись, объясняет ошарашенному Тиллю:
— Я в душ, потом к Володьке. У него идея. Возможно, это зацепка.
— Я с тобой! Я тебя одного не отпущу! — вскакивает Тилль следом.
— Ты — спать. Я буду не один, ни о чём не беспокойся. Поспи, для меня это сейчас важнее. — Флаке отыскивает в шкафу свежее полотенце, оборачивается им и спешит в душевую, от души надеясь ни с кем из многочисленных соседей и гостей квартиры по пути не столкнуться.
Оставшись один, Тилль вновь опускается на пол. Он дождётся Флаке из душевой, сам вымоется следом и ляжет спать. Если Кристиан сказал, что так будет лучше — кто он такой, чтобы спорить?
Стас встречает Шнайдера на выходе из душа — тот, как и в первую их встречу, закутан в халат, прежние тапочки на прежнем месте, а капли с влажных волос стекают на махровый воротник. Лицо его печально и задумчиво, и не совсем чисто — видимо, пенки для умывания не хватило, чтобы полностью удалить остатки грима с сухой обветренной кожи, на подбородке и щеках уже чуть тронутой тёмной щетиной. Шнайдер отправляется на кухню и усаживается на угловой диванчик. Из кармана халата он извлекает тоник и ватные диски: прихватил их из своей обители на первом этаже, прежде чем отправиться в душ — душевые оборудованы пока только наверху. Он открывает флакон и силится смочить двухфазной жидкостью округлый кусочек хлопка, однако руки его не слушаются, и несколько голубых капель проливаются на халат.
— Дай, помогу, — Стас выхватывает флакон и диски из рук любовника и принимается тщательно, аккуратно нажимая, вытирать его лицо.
Один за другим грязные диски с остатками косметики отправляются мусорное ведро, и очень скоро лицо Шнайдера становится белым, как полотно.
— Где вся твоя кровь? — с улыбкой спрашивает Стас.
— Всю выпили, — отвечает Шнай без тени улыбки, — как я устал!
Стас заваливается на диванчик, едва ли способный с комфортом вместить его туловище во всю длину. Он кладёт голову на колени любовника, а сам лениво закуривает. Шнайдер смотрит прямо перед собой, то есть в пустую кафельную стену над кухонной мойкой, машинально перебирая пальцами волосы парня. Они даже не разговаривают — усталость переполняет обоих. Сейчас бы завалиться в уютную постель под пуховое одеяло, да продрыхнуть часов десять, но оба понимают, что как бы ни протестовали их тела, вот уже более суток не знавшие отдыха, воспалённые событиями минувшей ночи головы уснуть им не дадут.
