На следующий день Флаке и Диана встречаются с прорабом. Продемонстрировав сметы и уже настроившись на витьё верёвок из находящихся в практически безвыходном положении из-за поджимающих сроков заказчиков, очень скоро деловой мужичок сбавляет обороты, осознав, что с господином Лоренцом фокусы с накруткой коэффициентов не пройдут. Лоренц с занудной доскональностью изучает каждый пункт сметы, самостоятельно осуществляет расчёты и крайне требовательно формулирует условия назревающего контракта. Боясь упустить заказчика накануне долгих праздников, когда всем, а рабочему люду в особенности, денежки ой как нужны, прораб, чуть побухтев и помявшись, соглашается на выставленные условия несмотря на то, что итоговая сумма сметы оказалась раза в полтора меньше изначальной. Завершив переговоры, исполнитель отправляется в офис нотариуса, где для юридического заключения сделки, его уже ждут Ольга и Стас. Флаке и Диана остаются на объекте, молча разглядывая нелепое монументальное строение, которое им приходится видеть в его нынешнем состоянии, пожалуй, в последний раз. Диана равнодушно всматривается в бетонные стены, это место ей не нравится, но, чтобы не обидеть начальника, она старается не выдавать своих чувств и лишь многозначно покачивает головой на вопрос Флаке: “Ну как тебе наша “Галактика?”. Сам Лоренц возбуждённо бродит туда-сюда, меряя пространство вокруг сооружения крупными шагами тощих длинных конечностей, его бледное лицо озарено нескрываемым, детским восхищением, он будто видит в этой уродливой постройке то, чего не видят в ней другие — подобный взгляд на всё подряд вообще ему свойственен. Сторонний наблюдатель, став свидетелем проявлений этого его живого энтузиазма, принял бы длинного за дурaчка, но Диана далека от того, чтобы одаривать господина Лоренца подобными характеристиками — она уже успела неплохо его узнать, настолько неплохо, чтобы быть уверенной: если он что-то задумал, то, во-первых, это сумасшедшая идея, а во-вторых, ей непременно суждено реализоваться. Дождавшись, когда Лоренц вдоволь набегается по периметру и немного успокоится, она решается завязать беседу, случая для которой, возможно, больше не представится.
— Флаке, а откуда взялась Машка? Я болела и многое пропустила...
— Не оправдывайся, это бесполезно, — его слова звучат вызывающе, а губы растягиваются в доброй усмешке, — просто я Машку давно знаю, и если ты с ней хоть разок пообщалась, то уже знаешь всё и про всех. Не язык, а помело.
— Ну не такое уж и помело, — продолжает гнуть свою линию девушка: ей страсть как охота услышать душераздирающую историю о сиротском приюте из уст самого Флаке.
— Я давно за Лаврентьевским интернатом приглядываю, ведь в своё время он приютил и меня — времена были непростые, а на улице я бы не выжил. Это было ещё до отъезда. Всё, что я помню из тех лет — это жуткая разруха, нищета, запуганные самой жизнью сироты и самоотверженные воспитатели, не оставляющие своих воспитанников даже в условиях полного отсутствия финансирования. Пробыл я там недолго, но мне там было хорошо. А потом я вырос большой, — он становится на цыпочки и поднимает правую руку к небу, — очень большой, и решил отплатить за добро.
— Ты всегда так делаешь, да? — улыбаясь, перебивает его Диана. — Это заметно.
— Да, характер такой — я всегда плачу по счетам. — На мгновенье Флаке задумался, растирая огромные, красные от мороза уши яркими шерстяными варежками, которые он держал на всякий случай в карманах куртки. — И счета разные бывают.
— Ты о Кречетове, да? Я уже давно подозреваю, что вы все не просто так к нему прицепились. Тут что-то личное, — она делает строгое лицо, прикладывая палец к губам, как на старом советском плакате “Не болтай!”, — не хочешь — не говори...
Некоторое время они стоят молча, щурясь от отражающихся от снежной поверхности лучей зимнего солнца.
— Он убил моих родителей.
— Что? Как? Не может быть! — с неприкрытой заинтересованностью верещит девушка, пытаясь прикинуть и сопоставить в уме даты.
— Ну, то есть в детстве я думал, что они просто разбились в автокатастрофе, но какое-то сомнение всегда прибывало во мне. Своим детским умом я ещё не мог сложить два и два, но с возрастом эта мысль развилась в настоящую навязчивую идею, и вот, когда я повзрослел и уже мог себе кое-что позволить, я занялся расследованием, нанял людей здесь, накопал необходимую информацию и получил ответ.
— Но, как такое возможно? Генерал же тогда совсем молодым был...
— Был, да; перестройка, кооперативы, затем — эпоха свободного рынка. Мои родители занялись коммерцией, а будущий генерал — рэкетом. Тогда всё общество делилось на коммерсантов, бандюг и всех остальных — тех, кто остался за бортом новой жизни. После сбыта крупной партии товара из Польши, тогда это барахло очень популярно было, мои родители отказались платить, ну и... В общем, авария была неслучайной, я точно это знаю.
— Постой, мне очень жаль, конечно, и всё такое, но в голове не укладывается — из бандюги в генералы...
— Ничего странного: когда он понял, что силовиком заработает больше, чем бандюгой, подался на службу, и он не один такой был, поверь.
— Но... то есть он знает, кто ты такой? Ну хотя бы по фамилии? Не может же он не знать?
— Естественно, он знает, в спецслужбах всё-таки не идиоты работают.
— Он знает и... думаешь, он тебя боится?
— Конечно боится, в спецслужбах всё-таки не идиоты работают — извини, повторяюсь. Поэтому на нас до сих пор ещё никто по-крупному не наехал. Он ждёт момента, не хочет рисковать по мелочи. И я тоже жду. Момента. Кстати, — Лоренц будто внезапно вспомнил что-то очень важное, — с тобой некрасиво получилось. Мы тебя подставили, честно, я не думал, что он настолько отмороженный и пойдёт на такое. Наверное, сыграл личный фактор, связь с ММК тут ни при чём. До конца дней своих буду стараться загладить свою вину. Пойдём в машину, холодно.
Уже в машине Флаке возвращается к исповеди:
— Заглажу свою вину. Вон, для начала Машку тебе подослал в личное услужение, — он нервно хохотнул.
— Кстати, о Машке. Почему именно она?
— А что, плохая? Хватка деловая, стряпуха из неё классная, верна мне в конце концов. Сейчас ещё за квартиру судится — нанял ей адвоката: нечестно, когда сироты остаются без жилья.
— Так ей же государственное полагается?
— Полагается тем, у кого нет собственного, а Машка попала в приют при живых родителях и вплоть до совершеннолетия была прописана в квартире матери. Да только мать пила и совсем с катушек слетела — и переписала квартиру на своего последнего сожителя незадолго до смерти. Теперь судимся, чтобы признать недействительность сделки и вернуть Машке права на недвижимость. Ну а пока пускай поработает на общее дело: она обещала подогнать своих однокурсников из кулинарного поработать в новогоднюю ночь у нас — хоть одним головняком меньше. Кстати, сегодня они к тебе должны прийти — возьми планы и сметы и распредели: кого на кухню, кого в бар, а кого официантами в зал.
— Где, чёрт возьми, Машка? — Диана негодует уже на своём рабочем месте, обращаясь к находящемуся в своём кабинете и вряд ли слышащему её Тиллю. — Она должна была привести каких-то своих ребят из колледжа — мы же ищем барменов и официантов на новый год, и она обещала сегодня!
— Да здесь я, не ори, — Машка вползает в приёмную, сияя на всё помещение свежим фингалом. — Ребят завтра приведу. Сегодня... Не получилось.
— Что с тобой? — из кабинета Линдеманна появляется Ландерс, и при виде разукрашенной Машкиной физиономии, его обычно лучезарное лицо мрачнеет, а после и вовсе начинает отдавать злобой.
— Да ничего, не беспокойтесь. Где мой радиотелефон? Столько дел на сегодня, — Маша изо всех сил старается не светить фингалом перед людьми, пятится, отворачивается, неуклюже пытаясь отыскать в завалах на Дианином рабочем столе свой бессменный рабочий инструмент.
— Нет, ты ответишь мне, — Ландерс с резкостью, которой никто из присутствующих от него не ожидал, хватает её за плечо и разворачивает лицом к себе. — Кто тебя? Твой парень?
