Флаке так сосредоточен на своей миссии, что не сразу замечает, как забившийся в угол подальше от окна Тилль сперва нервно прижимает наушник к уху, затем шёпотом с кем-то переговаривается. Как меняется его лицо, скрытое тенью и едва различимое во мраке казённого кабинета. “Стой!”, — кричит он шёпотом и, оторвав руку от уха, начинает выписывать ею в воздухе некое подобие креста. Жест означает “Стой, не надо!”, но со стороны выглядит так, будто Линдеманн просто сошёл с ума.
— Да в чём дело? — раздражённый тем, что его отвлекают от задачи всей жизни, Флаке бросает на напарника недовольный взгляд.
— Всё пропало! — продолжает кричать вполголоса Тилль. — Стас говорит, что в ФСБ поступил сигнал тревоги! В здании Управления сработала сигнализация!
— Как... — только и может ответить Флаке. Они прошли весь путь, не оступившись ни разу. Тишина остаётся тишиной, а тьма — тьмой. Ни сирен, ни красных мигалок. Как же так вышло?
Тилль, выполняющий роль связного, продолжает разговор с офисом.
— Оказывается, в кабинете генерала на пятом этаже есть своя система электронной защиты! О ней даже штатные охранники здания не в крусе...
Все взгляды в момент направляются в сторону пятящегося к двери Кирилла.
— Я ничего не знал, — бормочет он, — у меня есть ключ и всё! Я не знал ни о какой сигнализации!
Всё указывает на подставу, но лицо паренька настолько перекошено ужасом, что заподозрить его в сговоре с генералом даже с натяжкой не получается.
— Сами подумайте, зачем мне это надо, — продолжает оправдываться он, — если б я хотел вас сдать, то вас повязали бы ещё на входе! Или по пути сюда... Или отряд спецназа ждал бы прямо здесь, в кабинете...
— Да заткнись ты, — непривычно грубо одёргивает его Тилль. Он с ещё большей силой вдавливает наушник в ухо — на том конце невидимого провода продолжают говорить. — Есть информация, что он недавно установил тайминг-режим действия электронного ключа: если тот срабатывает в часы, когда генерала нет на месте, на центральный пункт поступает сигнал. Кречетов лично может включать режим, покидая кабинет...
— Ну и что! — Флаке почти орёт. — Вскрываем сейф, хватаем список и валим через подвал. Пока они сообразят... Нас не догонят!
— С ума сошёл, — прерывает его Ридель. — Пока ты будешь возиться с замком, нас всех загребут прямо здесь! Времени нет! Вы как хотите, а мы валим, — он крепко хватает молчаливую Диану и тянет её к выходу.
Но путь им преграждает Линдеманн.
— Никуда вы не пойдёте. Никогда мы не разделялись и сейчас не будем. Свалим все вместе. Лоренц, собирайся. Наш план не сработал, но у нас ещё есть шанс не преподнести себя на блюдечке для расправы.
— Без списка я не уйду, — Флаке, кажется, взял себя в руки и даже немного успокоился. — Вы все можете идти, вы знаете, где выход.
— Да блять! — Линдеманну ещё есть что добавить, но его тираду снова прерывает голос из наушника. — Круспе передаёт, что к зданию уже едут два наряда! Если валить — то прямо сейчас! Надеюсь, они не обнаружат наши машины на подъездах...
За спорами и пререканиями компания не успевает заметить, как перетрусивший Кирилл, воспользовавшись суматохой, сумел-таки выскочить из кабинета. Первой пропажу проводника замечает Диана и, не тратя времени на пояснения, выбегает в коридор. Коридор пятого этажа пуст, но звук спешно удаляющихся шагов ещё доносится откуда-то издалека. Из-за угла. Сориентировавшись с направлением, девушка бежит на звук и успевает схватить беглеца за секунду до того, как дряхлый лифт с грохотом и треском открывает свои двери на пятом этаже.
— Куда пошёл, или с нами, или никак, — шипит она, бесстрашно хватая его за плечо.
— Отвали! Я лучше сдамся сейчас, чем меня пристрелят! Думаешь, с вами церемониться будут? Как только вас поймают, об этом сразу же сообщат Кречетову, и уж поверь, он такого шанса не упустит! Он прикажет вас пристрелить, и дело с концом!
Отпустив плечо парня, Диана задумывается: а что, если он прав? Это же подарок судьбы для генерала! Их тела вынесут из здания в чёрных мешках, а СМИ на следующий день сообщат, что бравым сотрудникам ФСБ удалось отразить попытку захвата ведомственного здания, террористы были ликвидированы на месте... Так ведь обычно и говорят: если террористы, то не погибли, не умерли, даже не убили их — злодеев всегда именно ликвидируют. Как нечто бездушное. Или неодушевлённое? И на её родителях навсегда повиснет клеймо “родственников террористки”. Звучит, как “сын врага народа”, только наоборот.
— Тем более! — отвечает она, уже куда более ласковым тоном. — Если нас пристрелят, неужели ты думаешь, что тебе простят предательство? На трибунал себе ты уже заработал. У тебя два выхода — идти до конца или... Подумай о Кате, — хватается за спасительную ниточку убеждений она. — Пока никто не знает, что ты в этом замешан. Ключи мы и сами выкрасть могли, в этом даже никто не усомнится. Но если сдашься...
— Чёрт! — ругается парень, сплёвывая на пол.
До жути раздражающий звук гремит в ушах у обоих — так бьётся птица в клетке или сердце в груди. Едва переведя дыхание, Диана вдруг осознаёт, что никакое это не сердце. Створки старого лифта, всё это время удерживаемые от полного смыкания носком Кириллового ботинка, грохочут, пытаясь закрыться, вновь и вновь, и звук этот оглушающим эхом разносится по пустым этажам здания. Громыхает, как в каменоломне — наверняка, шум уже успел донестись не только до первого этажа, но и до шлагбаума.
— Идиот, — шепчет она и резко дёргает парня на себя, отчего тот, едва не упав, наконец убирает ногу из зазора входа в лифт, и дверцы со скрежетом захлопываются, после чего удаляющийся гудёж подъёмного механизма и высвечивающиеся на заляпанной панели у кнопки вызова циферки от пяти до одного оповещают ребят о том, что лифт едет на первый этаж.
— Но... я ведь не нажимал кнопку, — заикаясь, мямлит Кирилл.
— Зато они нажали, — отвечает Диана, таращась в пол. Она будто пронзает взглядом пять этажей насквозь и почти уже видит, как охранники, разделившись и отправив одного по пожарной лестнице, достают оружие из кобуры и ждут лифта, чтобы направиться прямо к ней. К ним. — Нужно предупредить остальных!
Ребята бегут обратно к генеральскому кабинету, а цифры на электронной панели лифта неумолимо сменяют друг друга уже в порядке возрастания: 1, 2, 3, 4, 5…
====== 39. Взаперти (Есть люди, которые принимают решения) ======
Ужин в больнице в семь, сразу после часов посещений. За несколько дней Ольга привыкла к однообразному и скудному больничному меню — она ходит в столовую по расписанию, но не для того, чтобы поесть, а скорее, чтобы отвлечься. Текучка в отделении невероятная: соседки по палате, шокировшие новенькую своими жуткими историями в первый же день её пребывания в лечебнице, уже выписались, на их место пришли другие, со своими историями, и со временем их рассказы перестают шокировать или даже удивлять, а лицезрение разбитых в мясо физиономий, переломанных конечностей и переливающихся всеми цветами радуги гемотом оборачивается рутиной, обыденностью. Наверное, так люди и становятся чёрствыми — когда изо дня в день человек вынужден существовать в кошмаре, очень скоро он обрастает бронёй, ощетинивается иголками, глаза его зашориваются, а слух становится избирательным. Организм вынужден защищаться, обретая умение останавливать всю грязь и мерзость на внешних подступах, не позволяя тем проникнуть глубже и стать частью души. За сарказмом таится неуверенность, а за цинизмом — страх. Сидя в одиночестве на лестничной клетке между этажами, на широком подоконнике, уютно подогреваемом снизу батареей, Ольге кажется, что за эти дни она научилась понимать медиков. Их толстокожесть и непробиваемость, кажущееся равнодушие, с которым они встречают в своих чертогах очередную покалеченную пациентку или провожают кого-то, кому повезло меньше, в морг. Без брони они не смогли бы лечить, и если бы каждый врач пропускал всю боль, что океанами выливается на него в ходе дежурства, через себя, в профессии давно остались бы одни отмороженные на всю голову психопаты. Ольга ходит в столовую, чтобы понаблюдать за людьми, именно понаблюдать — от общения она уже устала.
