— Нужно! Папа, пожалуйста!

— Я ещё подумывал о том, чтобы рассказать, что к чему, но после сегодняшней выходки твоего ублюдочного любовника, я тебя к Серёже на пушечный выстрел не подпущу! Ясно?

— Ты про Сашу? Что он сделал?!

— Сами разбирайтесь! — сердито рявкнул вместо прощания Александр Генрихович.

Дозвониться до Широкова оказалось много сложнее, чем заставить себя в принципе позвонить. Хотя какие там принципы? Совершеннейший материалист по жизни, Эрик не раз за последние дни ловил себя на невольном желании обратиться за помощью к высшим силам. В случае же со вполне материальным Шуриком, Эрик смог расправиться с угрызениями совести при помощи обычного слова «надо».

— Алло, — невнятно прогнусавил Саша, наконец, после доброго десятка попыток.

— Саша, что случилось? Что ты натворил опять?

— Твой чокнутый Серёжа сломал мне нос и устроил сотрясение мозга, и ты ещё спрашиваешь, что я натворил?

— Не ври, он не кидается на людей на ровном месте!

— Да он совсем с катушек слетел!

— Ты видел его? Где?

— Ха! Так я тебе и сказал!

— Саша, пожалуйста!

— О, а ты, оказывается, умеешь просить!

В том, что Саша не скажет ничего более, Эрик не сомневался. Если подумать как следует, мальчишка, сам того не желая, выдал достаточно сведений, чтобы хоть отчасти утолить информационный голод Эрика.

Во-первых, если Сергей смог так качественно отделать Широкова, то он действительно выздоравливает, и достиг уже довольно приличной физической формы.

Во-вторых, очевидно, Тома не был заперт за семью замками. Если даже Шурик смог добраться до него, то и Эрик сможет. Главное, найти. Как гласит немецкая поговорка, «знают двое — знает и свинья». Вадим знал, отец знал, Широков знал, знала, скорее всего, и Катя — работа такая, и Равацкий.

«Никто из них не станет со мной разговаривать!» — пожалуй, впервые, Эрику пришло в голову представить, как, собственно, воспринимают его окружающие.

Ниточка непременно размотается, понимал он. Нужно только потянуть за нужный конец, но распутывать необходимо как можно скорее, потому что пока Эрика нет, рядом с Томой крутится Вадим, крутится Шурик, крутится уйма чужих людей, которые внушают определённые мысли, а уж сделать выводы — дело техники, было бы время подумать. К сожалению, времени у Томашевского было навалом, а накручивать себя он всегда умел даже между дел. Широков получил по физиономии не просто так — не принадлежал Сергей тому сорту людей, которые размахивают кулаками без причины, от плохого настроения. Значит, Саша спровоцировал — словами, действиями. Значит, Серёжа был готов принять провокацию всерьёз.

«Конечно, он готов! Ты сам его и подготовил! — Эрик поёжился. — Сам виноват! И теперь, когда ты снова исчез, что он должен думать? Что бы ты сам подумал на его месте?! Ничего хорошего не подумал бы».

Он снова принялся перебирать варианты действий:

«Подать заявление о пропаже человека?»,

«Подкараулить водителя «скорой»?»,

«Покопаться в отцовском навигаторе или видеорегистраторе? После стольких лет безграничного доверия? Он не враг мне, как все остальные, просто я его разозлил. Повиниться как следует и уговаривать, пока не расскажет?»

Последний вариант был самым простым и надёжным. Хоть никто и не отменял фантастического упрямства представителей семейства Рау, Эрик хорошо изучил отца и знал, что тот, кроме всего прочего, добр и склонен давать людям шансы — и вторые, и третьи, и десятые.

«Хватит с меня. Завтра поеду к отцу, — он свернул документ, на который непродуктивно пялился последний час. — Я всё выясню завтра».

Принятое решение как суррогат определённости принесло толику долгожданного утешения. Её хватило ровно на то, чтобы поужинать пачкой холодных сосисок с хлебом, принять тёплый душ и, едва вытянув ноги на прохладной простыне, провалиться в глубокий сон.

Организм, измотанный за неделю, требовал необходимого отдыха, и доверять внутреннему чувству времени было нельзя, — это Эрик понял только поздним утром в воскресенье. Разбудила его назойливо повторяющаяся мелодия телефонного звонка. Мозг всеми силами игнорировал источник шума, и Эрик, наверняка, не обратил бы на звук ни малейшего внимания, если бы он повторился раз или два, но он никак не умолкал, повторялся и повторялся, пока не разбудил всегда лёгкую на подъём раздражительность. Остро отточенной иглой нервное возбуждение воткнулось в сознание, и Эрик подскочил, бросился к телефону, который вдруг, как специально, умолк.

«Где я его бросил вчера?!» — Рау метался по квартире, уже на ходу приходя в себя, когда коридор снова огласила музыка — не стандартная мелодия вызова от безымянного абонента, но любимые «Poets of the Fall», поставленные на вызов от Томашевского.

— Да, Серёжа! Где ты? — нашёл, успел.

— Я не Серёжа, — вместо Сергея, устало растягивая слова, ответил Вадим.

— Где он? Что с ним?! Твою мать, почему ты звонишь с его номера?!

— Потому что его телефон до сих пор у меня? — нахальство, не знающее границ. — Или потому, что со своего уже устал набирать? Зачем названивал мне целую неделю, если теперь трубку не берёшь? Обиделся, что ли? Или мальчика очередного трахаешь?

— Нет никакого мальчика! Не уводи разговор! Почему Серёжин телефон у тебя? Где Томашевский?

— Ладно, не кипятись. Где ты сам сейчас?

— Дома!

— Ну так одевайся, собирайся, буду у тебя через полчаса.

Спешно натягивая на себя джинсы и свитер, Эрик перебирал так и эдак слова произнесенные Вадимом, чтобы расшифровать скрытый за ними смысл, выдумывал десятки причин для неожиданного звонка и визита Барышева. Может ли статься, что Сергею снова хуже? Или, напротив, он уже почти выздоровел? Один придёт Вадим или, может, с Томой? Что если Серёжа не простит, не захочет вернуться? Что если Серёжа теперь с Вадимом?

Предчувствие скручивало душу грубым канатом, ожидание стягивало канат тугим узлом. Отмеренные Барышевым полчаса ощущались вечностью, хотя за это время Эрик не успел присесть ни на секунду.

— Проходи, — Эрик впустил гостя в прихожую.

Барышев был точен, приехал один. Он медленно распутал шарф, спустил с плеч пальто, неторопливо развязал шнурки на правом ботинке, потом на левом…

— Где руки помыть?

«Ну чисто участковый врач на вызове!» — Рау был слишком напряжён и привычно искал разрядки в раздражении, но даже оно приходило слишком вялое.

— Кофе нальёшь? — ещё раз прервал молчание Барышев, как будто намеренно оттягивая начало разговора.

Эрик проводил Барышева на кухню, пытаясь поменьше смотреть на его несвежий, утомлённый вид. И снова тишина — так бывает, когда стена вопросов между двумя встаёт так прочно, что лишает способности говорить.

Кофе, бутерброд — себе, ему, чтобы оба в равных условиях, чтобы…

— Искал его, — не вопрос — констатация факта.

— Зря я снова тебе доверился, — серьёзный разговор двух уставших от борьбы врагов.

— Конечно. Это было глупо. Я предупреждал.

— Я хочу его увидеть.

— И только? Так мало? Если я начну торговаться, тебе поступиться нечем.

— Мне и так поступиться нечем. Я его потерял. Если он счастлив, то я готов просто посмотреть на него со стороны и уйти.

— И как ты поймёшь, счастлив ли он? Поверишь словам или красочно срежиссированным картинкам?

— Я пойму, поверь.

— Так же, как понимал его последние шесть лет? Как, по-твоему, был он счастлив с тобой?

— Не был.

— Был. Ты единственный, рядом с кем он может быть счастлив. А ты просто идиот, что ни тогда, ни сейчас не можешь в это поверить.

— Сейчас — больше, чем когда бы то ни было. Просто дай нам увидеться.

— Что решил с тем мальчишкой?

— Мы расстались.

— Я бы тебя даже похвалил за оперативность, но было бы гораздо лучше, если бы ты никогда его не вовлекал в вашу жизнь.

— Что сделано, то сделано. Но держаться за ошибки прошлого…

— Верно. Надо жить дальше. Так, чтобы их больше не повторять — вот лучшее искупление, — Вадим допил кофе и встал из-за стола. — Благодарю.