- Я ведь уже говорил тебе, чтобы ты не звал меня по пустякам, - сказал Сеймей, откинувшись на спинку дивана и прикрыв глаза, как будто от чрезмерного утомления.

- А может, я соскучился? – ухмыльнулся Нисей, сидящий в кресле напротив, спиной к Рицке.

- Замолчи. Думай, что несёшь. Если можешь справиться без меня, нечего меня дёргать. Лучше бы я остался с Рицкой.

- Ну уж извини, что я не Рицка! – вспылил вдруг Нисей.

Сеймей приоткрыл глаза и посмотрел на своего бойца с выражением крайней степени гадливости:

- Повторяю ещё раз, держи язык за зубами, Акаме. А то я тебе его отрежу.

Рицка сглотнул и зажмурился. Нет, это не его брат. Не тот Сеймей, который только что был с ним в ванной. Не тот, который всегда его успокаивал и говорил то, что Рицке хотелось услышать. Это был какой-то другой человек. Чужой, холодный. Ещё более холодный и чужой, чем Рицу-сенсей. «Но мы с твоим братом в равных позициях. Ему ты можешь доверять ровно настолько же, насколько доверяешь мне». Если это действительно так…. Если это действительно не Сеймей… Рицка решил попробовать посмотреть на этого человека в теле его брата так же отвлечённо, как он смотрел на прохожих на улице, например. Если это не Сеймей, нужно постараться не любить его хотя бы несколько минут и взглянуть трезво на происходящее. Нужно быть сильным и взрослым.

- Хочешь знать моё мнение, мой возлюбленный Сеймей?! – прошипел Нисей, вскочив с кресла и склонившись над сидевшим в той же флегматичной позе Сеймеем.

- Не хочу. Уж избавь меня от такого удовольствия.

- А мне плевать, что ты не хочешь! Я тебе не Агацума и не твоя собачка! Ты хоть сам понимаешь, в каком дерьме мы оказались?! Так что будь добр слушать моё мнение! В моих планах пока не числится пункт «сдохнуть»! А не хочешь слушать, вали к Агацуме, он сделает всё, что тебе приспичит!

- Не выражайся так при мне, - ответил Сеймей, начиная раздражаться. – Ты не оставляешь мне выбора, Акаме. Я всё-таки отрежу тебе твой болтливый, гадкий и грязный язык. Без него ты будешь куда полезнее. Мы ведь уже много раз говорили об этом. Агацума мёртв. А следовательно, я не могу пойти к нему. Хотя ты прав, он был бы мне сейчас намного полезнее тебя.

- Да, да, да! Хоть при мне мог бы называть вещи своими именами, Сеймей! Самому ещё не надоело? Всё равно Рицка тебя уделает. Он сильнее тебя!

- Я знаю, что сильнее. Но у меня всё под контролем, так что хватит закатывать истерику. Тебе ничего не угрожает. Просто делай, что я говорю, и всё будет распрекрасно. А Рицка всё равно ничего не может без Агацумы. Так что он нам не помеха.

- А если…

- Закрой рот, Нисей. Никаких «если» не будет, - он медленно поднялся с дивана и посмотрел на Нисея взглядом победителя. – Подожди меня на улице. Я ещё не пожелал Рицке спокойной ночи.

Пробормотав какое-то ругательство, Нисей поплёлся к двери, а Рицка вскочил с колен и побежал в свою комнату, чтобы Сеймей не заметил его. Он даже не думал о том, что только что услышал, возможно, потому, что это было ожившим воплощением самого страшного кошмара. Он думал только, что единственный способ скрыть от брата своё состояние – это притвориться спящим. Только бы успеть. Только бы успеть. Больше ничего.

Когда Сеймей вошёл в спальню, Рицка уже лежал на кровати, свернувшись калачиком и стараясь по возможности дышать как можно тише. Сеймей подобрался к нему почти неслышно, сел на край кровати и вздохнул.

- Рицка… Ты уже спишь? – прошептал он.

Мальчик не ответил.

- Прости, что опоздал, - шепнул Сеймей ещё тише и, склонившись, поцеловал Рицку в висок. – Спокойной ночи, мой милый, маленький Рицка.

Он посидел ещё немного, и когда Рицка уже был уверен, что сердце его не выдержит ещё одного громкого тяжёлого удара, Сеймей встал и, прошептав что-то ещё, ушёл из комнаты. Рицка распахнул сверкнувшие в темноте большие глаза. Перевернулся на спину, так было легче дышать. В следующее мгновение по щекам его побежали крупные слёзы, которых он даже не замечал. Сеймей. Сеймей, возможно ли такое? Возможно ли, чтобы ты так обманул меня? Обманул всех? Снова?

Он ясно помнил, как два года назад подходил к семейному алтарю, вдыхал запах белых хризантем, любовался хрупкостью их невесомой красоты, думал о вечности. Зажигал свечи и подолгу смотрел на их трепещущее пламя, ощущая тепло и умиротворение. Он молился тогда о том, чтобы Сеймей обрёл покой, чтобы он попал туда, где не бывает слёз и горечи потерь, туда, где много света и тепла, где вечно живы те, кого мы любим. И когда ему начало казаться, что он сполна оплакал его смерть, Сеймей вернулся. Кому он возносил свои молитвы? Зачем? Зачем Сеймей так поступил с ним? С мамой? И он нашёл в себе силы простить ему этот обман только потому, что Сеймей был жив, и это было величайшим чудом для него тогда.

И теперь. Могло ли всё повториться снова? А если и повторилось, то где ему найти столько сил, чтобы пережить это ещё раз? Нет. Этого не может быть. Соби умер. Сеймей сказал так и ему, и Нисею. Но… Нет. Он умер, умер, умер. И Рицка уже оплакал и его смерть, и его могилу, и помолился, чтобы Соби никогда больше не испытал там такой боли, какую Рицка переживал здесь. Всё это в прошлом. Соби умер. И, наверняка он сейчас счастлив где-то, ему не о чем больше волноваться.

Рицке потребовалось слишком много душевных сил, чтобы поверить в смерть Соби. Настолько много, что он уже не мог «поверить обратно». Не мог допустить хоть маленькую надежду на то, что Соби мог всё это время засыпать и просыпаться, любоваться на закат, рисовать свои картины или курить свои сигареты. Он гнал от себя теперь все мысли об этом. Потому что надежды всегда рушились. Твоя вера – ничто для пустоты и разрушения. Все светлые мечты будут уничтожены, как случалось уже много раз, бесконечное множество раз. Сколько было таких разов, когда Соби мерещился ему на улице, а потом вдруг превращался в чужого человека, равнодушного к его горю и его потере? Нет, хватит. Он больше не будет допускать напрасных надежд. Есть предел даже боли. И предел этот – равнодушие.

*

В кабинете доктора Кацуко сегодня было светло, хотя Рицка предпочёл бы темноту, как в то время, когда он ещё бывал здесь в качестве пациента. Сейчас он пришёл как друг, и Кацуко-сенсей любезно выделила ему час своего свободного времени. Из открытого окна лился мягкий свет весеннего солнца, и пылинки медленно танцевали в луче этого света, а доктор расспрашивала его обо всём, о чём Рицке так трудно было рассказывать. Но он говорил и улыбался, потому что не хотел, чтобы она волновалась за него. Ему хотелось только, чтобы она улыбалась в ответ, чуть смущаясь от его неожиданной внешней взрослости, и чтобы сфотографировалась с ним на прощание.

Но ведь вернулся он сюда не для этого. О причинах этого визита знала, пожалуй, только его интуиция. А сам Рицка пришёл лишь потому, что здесь, в этом кабинете, столько раз он получал ответы на мучающие его вопросы. Кацуко-сенсей всегда умела найти нужные слова. А если и не находила, то всегда давала подсказку, и Рицка уже сам позднее понимал что-то важное. Это было место, где жили ответы.

- Ты хочешь поговорить о чём-нибудь, Рицка? – спросила она, и прядь отросших волос упала ей на плечо. – Я могу закрыть жалюзи, а ты приляг отдохни. Вид у тебя измученный.

Рицка кивнул и улыбнулся ей с благодарностью. Всё-таки есть люди, от которых трудно что-либо утаить.

- Можно спросить у вас кое-что, сенсей? – прошептал мальчик, пока она закрывала жалюзи.

- Конечно, Рицка. Всё что угодно. Ты ведь для этого и пришёл.

- Как быть, если всё, во что ты верил, рухнуло? И если человек, которого ты любишь, обманывает тебя и поступает плохо по отношению к другим? Как мне поверить снова?

Она вздохнула, и Рицка напрягся. Если она не знает, к кому идти тогда?

- Это очень больно, если тот, кого ты любишь, обманывает тебя, - сказала она. – Но это не повод замыкаться в себе. Если закроешься ото всех и перестанешь верить, боли и предательств будет, возможно, и меньше. Но разве это жизнь тогда? Если однажды плюнули в душу, нужно найти в себе силы и мужество, чтобы открыть душу опять. Даже если будут плевать снова и снова, нельзя закрываться. Отвернуться и закрыться от мира и в особенности от тех, кто тебя любит, во много раз хуже, чем быть обманутым, Рицка.