А потом она снова взяла в руки музыкальную шкатулку, завела ключик и открыла крышку. Она любовалась танцующей балериной и представляла, как Франческа делала то же самое каждый вечер, ожидая возвращения своего Альберта. И Чарли думала о том, как с помощью этой шкатулки Тэсс изящно, ненавязчиво и без слов призналась ей сегодня в любви.
========== 14 месяцев и 1 день ==========
Тэсс танцует в соседней комнате, а я сижу на кухне и пишу эти строчки. С тех пор как Тэсс вспомнила Эмму, я не оставляла ее одну ни на минуту. Теперь я хожу вместе с ней в балетный класс, как мы его прозвали, и пока она занимается, я читаю на кухне или занимаюсь своей песней. Иногда я беру с собой гитару и аккомпанирую Тэсс, и тогда мы засиживаемся здесь допоздна, потому что Тэсс может вечно слушать, как я играю, а я могу вечно смотреть, как она танцует.
Тэсс немного успокоилась и перестала переживать из-за своей сестры. Я тоже вспомнила Эмму, но не вспомнила ничего плохого, связанного с ней. И я смогла убедить Тэсс, что раз мы ничего страшного не вспомнили, то все в порядке. Я сказала, что если бы с Эммой действительно что-то случилось, то у меня тоже было бы плохое предчувствие, ведь я сама успела привязаться к этой смешной крохе. Но ничего дурного, связанного с Эммой, не лезло мне в голову, я не чувствовала никакого неприятного осадка на сердце. Я была убеждена, что с девочкой все нормально. И Тэсс мне поверила.
Но я все же не хотела оставлять ее одну. Я постоянно думала о том, что Тэсс должна вспомнить что-то ужасное, и мне не хотелось бы, чтобы это произошло в мое отсутствие.
В перерывах между занятиями балетом Тэсс уходила в свою фотолабораторию, которую она обставила пару дней назад. Джозеф привез все необходимые инструменты и материалы для проявки фотографий, а также сделал в комнатке красное освещение. Джозеф был профессиональным фотокорреспондентом при жизни, да и после смерти он продолжал создавать потрясающие живые фотографии, поэтому он мог многому научить Тэсс. Он объяснял ей, как разводить раствор для проявки снимков, сколько держать в нем фотографии, чтобы они не стали слишком темными, объяснял, как их правильно высушить.
Тэсс была увлечена и счастлива, а мне было как-то не по себе, когда они оставались в фотолаборатории одни. Я продолжала беспокоиться за Тэсс каждую секунду и то и дело заглядывала в комнату, чтобы проверить, как она. Вчера Джозеф даже не выдержал и наорал на меня. Он сказал: «Да не трону я твою драгоценную Тэсс, успокойся уже! Это я, между прочим, заботился о ней целых девять месяцев, пока ты плевала в потолок и ни черта не помнила!». Я ушла, и мне стало очень стыдно. Не то чтобы я не доверяла Джозефу… Я была уверена, что он не причинит Тэсс вреда. Я понимала, что он видит в Тэсс свою погибшую дочку, но мне все равно становилось не по себе, когда Тэсс не было рядом. Пусть даже она находилась в соседней комнате, я продолжала за нее бояться.
Вчера, когда мы собирались вернуться на маяк, Тэсс обняла меня и прошептала: «Тебе не стоит так нервничать из-за меня, Чарли. Ты могла бы расслабиться и погулять, а не караулить меня в соседней комнате все время. С Джозефом я в безопасности. Он рассказывает мне столько интересных вещей про фотографию, что я забываю обо всем плохом. И он тоже забывает. Я это вижу, понимаешь? Он как будто становится моложе, мягче, добрее. Он как будто начинает страдать меньше».
И, конечно, я понимала. Общение друг с другом шло этим двоим на пользу. И я пообещала себе, что не буду такой жадной параноидальной шизофреничкой, и не буду мешать этому общению.
Я стараюсь, но я на самом деле не знаю, как мне перестать трястись за Тэсс. Джозеф говорил, что здесь, в этом мире, зло не может нас коснуться, пока мы сами ему этого не позволим. Он говорил, что здесь никто и ничто не может причинить нам вреда, кроме нас самих. Кроме наших собственных плохих мыслей, нашей памяти, наших страхов.
И я продолжаю переживать за Тэсс каждую минуту. Я понимаю, что это не совсем нормально, но мне хочется держать ее на руках все время, баюкать, слушать ее дыхание ежесекундно, чтобы быть уверенной, что с ней все в порядке, что никто не доберется до нее и не обидит, чтобы быть уверенной, что она жива, что она никогда уже не покинет меня.
И после того как я вспомнила так много о нашем совместном прошлом, это желание стало еще более острым. Я вспомнила ту прошлую себя, какой я была, когда только познакомилась с Тэсс. Я стала часто сравнивать ее с собой нынешней. И почему-то чем больше я думаю о ней, тем сильнее начинаю ее ненавидеть. Не знаю почему, но та прошлая Чарли мне жутко, просто жутко не нравится. Она меня бесит, выводит из себя. Я вспоминаю, как пыталась отвязаться от Тэсс, как постоянно грубила ей или смеялась над ней. Та глупая Чарли была уверена, что Тэсс будет с ней вечно. Что она никуда не денется. Я была уверена, что Тэсс прилипла ко мне навсегда, и я так легкомысленно, с пренебрежением относилась к ее обществу, позволяя себе говорить обидные вещи.
И я ненавижу ту Чарли. Ненавижу ее и завидую ей. У нее в руках было такое огромное счастье, которым она разбрасывалась, которое она совершенно не умела ценить. Я постоянно только и говорила своему счастью: «Отцепись!», «Отвали!» и «Да когда же ты уже отстанешь от меня?!».
Я вспомнила, как однажды мы гуляли по улице, и Тэсс пожаловалась, что замерзла, и взяла меня за руку, чтобы погреться. Возможно, это был предлог, но рука у нее в самом деле была ледяной. Мне ничего не стоило тогда пройтись с ней немного за руку, чтобы Тэсс согрелась, тем более что народу на улице почти не было. Но вместо этого я выдернула свою руку и накричала на Тэсс. Я до сих пор помню свои обидные слова: «Ну уж нет, я с тобой за ручку ходить не собираюсь! А вдруг меня папарацци увидят? И на следующий день в какой-нибудь газетенке напишут, что я гуляю за ручку с малолетками! Даже не мечтай, Тэсс! Носи перчатки и не лезь ко мне!».
Это был очередной раз, один из многих, когда я грубо оттолкнула ее. И сейчас мне до судорог в запястьях, до боли хочется вернуться в тот день и взять Тэсс за руку. Согреть ее маленькую ладошку, подарить ей немножко нежности. Тэсс ведь хотела так мало. Просто подержать меня за руку, а я отказала ей даже в этом. Если бы только я знала, что случится с моей Тэсс, через что ей придется пройти, и через что мне придется пройти после ее смерти, я никогда бы не выпускала ее руку. Я ценила бы каждое мгновение, проведенное с ней.
Но мы ведь всегда говорим об этом, когда уже слишком поздно, правда? Мы, люди, трусливые ублюдки, все мы одинаковые. Мы мним о себе так много, нам кажется, что мы управляем не только собственными жизнями, но и жизнями окружающих людей, нам кажется, что все и всегда будет так, как мы захотим. Мы швыряем подарки, которые жизнь преподносит нам, и топчем их, и в один прекрасный день жизнь выходит из себя и преподносит нам такой «подарок», после получения которого только и остается, что в реку прыгать.
У той Чарли было все. У нее была живая Тэсс. У нее была Тэсс, которую никто не насиловал и не убивал. Тэсс, которая не кричала по ночам от кошмаров, которая не боялась, когда к ней подходили сзади и не вздрагивала от неосторожных прикосновений. У нее была Тэсс, которая не сидела, уставившись в одну точку, думая о том, о чем не должна думать ни одна девочка ее возраста.
Да, я очень хорошо теперь помню не только ту Чарли, но и ту Тэсс. Та Тэсс могла расплакаться из-за ерунды и обидеться на меня из-за какой-нибудь только ей одной ведомой глупости. Та Тэсс ничего не боялась (разве что ходить по ночам в туалет). Она всегда была веселой и всегда находила способ развеселить меня. Она никогда не сомневалась в своем таланте, она была амбициозной, чем приводила Дженни в бешенство. Она была немного легкомысленной и часто болтала о какой-нибудь ерунде, возможной только в ее детских фантазиях. Мы с ней любили воображать, как подстроим какую-нибудь пакость ее злобным учителям и вредным одноклассницам. Мы могли продумать все до мельчайших деталей, так, что даже я начинала верить во все эти глупости.
