Заметив страдания Евы, израильский поэт и автор песен Хаим Хефер (1925–2012), еще один завсегдатай кафе «Кассит», порекомендовал ее на работу в израильскую авиакомпанию «Эль Аль», и три следующих десятилетия она работала там сотрудницей наземного персонала. «Я не хотела быть стюардессой, – сказала она, – потому что мне хотелось быть рядом с матерью». Вместо этого она совсем как ребенок радовалась, слушая рев самолетных двигателей и наблюдая за работой коллег в светоотражающих жилетах и звукопоглощающих наушниках, которые с помощью светящихся жезлов направляли прибывающие самолеты на стоянки. В 1999 году, в возрасте 65 лет, она ушла на пенсию.

За все годы работы в «Эль Аль» Ева так и не захотела полететь в Германию. «Я не смогла их простить», – сообщила она. А еще за все эти годы она так и не вышла замуж. «Когда я услышала, как язвительно Феликс Вельч (друг Кафки, бежавший из Праги в Палестину вместе с Максом Бродом. – Прим. авт.) отзывался о своей жене Ирме, то поняла, что не хочу выходить замуж». Она предпочла жить в подобии симбиоза со своей матерью Эстер вместе с их кошками в тесной тель-авивской квартирке на улице Спинозы.

Ева Хоффе быстро влилась в круги интеллектуалов Тель-Авива – в число ее друзей входили родившийся в Берлине и писавший на иврите поэт Натан Зах и художник Менаше Кадишман, – но сама не претендовала на какую-то особую интеллектуальность. Она признавалась мне, что не читала многих книг Брода. У Евы не было детей; она полагалась на поддержку круга преданных друзей, они с нее разве что пылинки не сдували. Трое таких друзей сейчас сидели рядом с ней в уголке зала Верховного суда, ожидая начала слушаний. «Что бы ни случилось, – предупредил её человек с газетой, – не говори ни слова! И никаких возгласов!» Она кивнула и передала свое огорчение словами другого человека: «Если бы Макс Брод был жив, – глухо сказала она, – то он бы пришел на этот суд и сказал: „Jetzt Schluss damit!“» («Да хватит уже!»).

Одна израильская писательница сказала мне, что Ева Хоффе представляется ей «вдовой призрака Кафки». Из-за постоянной перспективы потерять наследство Ева приобрела схожесть с отчаянием этого призрака перед беспросветностью правосудия. В одном из эпизодов незавершенного романа Кафки «Процесс», который после смерти автора отредактировал и опубликовал Брод, дядя Йозефа К. говорит ему: «Кто такой процесс допускает, тот его проигрывает»³. Сегодня Ева добавила, что она тоже сгибается под тяжестью отчаяния: «Это состязание по перетягиванию каната, в котором у меня нет никаких шансов, ведь против меня выступают невероятно сильные противники». Она имела в виду Государство Израиль, которое утверждает, что рукописи, унаследованные её матерью от ближайшего друга Кафки, принадлежат не ей, а Национальной библиотеке Израиля, находящейся в Иерусалиме.

Шум, сопровождавший слушания, стих. Наступило время Евы. Бледная, но полная решимости, она вошла в зал суда. «Законность? Справедливость? – проговорила Ева, открывая тяжелые двери, ведущие из вестибюля в зал судебного заседания. – Эти слова давно исчезли из лексикона».

В романе «Процесс» во всех залах судебного присутствия царит мрачная полутьма. Не то что в иерусалимском Верховном суде – его зал напоминает часовню с высокими сводами, чьи некрашеные белые стены залиты солнечным светом. Здесь нет блеска или позолоты. Угловое здание суда, построенное на средства лондонской благотворительницы Дороти де Ротшильд, облицовано иерусалимским камнем и увенчано покрытой медными листами пирамидой. Последняя по форме напоминает древнюю гробницу пророка Захарии – высеченный из скалы памятник в Кедронской долине на востоке Иерусалима.

За полукруглым столом сидели девять стражей закона, облаченных в чёрные мантии. Они выражали интересы трёх (не обязательно равных) сторон этого разбирательства: Национальной библиотеки Израиля (можно сказать, она пользовалась особым преимуществом, поскольку разбирательство проводилось на израильской территории); Немецкого литературного архива в Марбахе (у которого было финансовое преимущество, ибо архив располагал ресурсами, недоступными двум другим сторонам); и, наконец, Евы Хоффе (в данный момент именно она обладала ценностями, на которые претендовали две другие стороны). Каждая из сторон вела полемику законными средствами, но все они (а за ними и судьи) колебались между двумя типами аргументов: юридическими и символическими. Судебное разбирательство обещало пролить свет на вопросы, значимые для будущих отношений между странами Израиля и Германии. И Марбах, и Национальная библиотека Израиля принесли в зал суда озабоченность оценками прошлого двух государств (хотя эти оценки были совершенно различны); обе стороны пытались использовать Кафку как почетный трофей из прошлого, считая писателя средством для поддержания национального престижа.

Адвокаты сидели спиной к рядам зрителей и лицом к трём судьям, восседавшим на возвышении. Слева находился Иорам Данцигер (видный специалист по коммерческому праву), в центре – Эльяким Рубинштейн (бывший Юридический советник правительства Израиля), справа – Цви Зильберталь (бывший судья окружного суда Иерусалима). Этим людям было поручено измерять законность каждого довода и определять пределы этой законности.

Ева сидела одна, в первом ряду. За несколько месяцев до этого я случайно встретил ее на улице Ибн Гвироля в Тель-Авиве, недалеко от ее квартиры; мне показалось, что она просто рассеянно бродит по городу. Сегодня её лицо, усыпанное пигментными пятнами, демонстрировало напряженное внимание и ясность сознания. Она заняла место прямо за своим адвокатом Эли Зоаром, опытным юристом с налаженными связями, который за свою карьеру представлял в судах высокопоставленных руководителей, офицеров высшего звена Армии обороны Израиля, крупных деятелей израильской военной промышленности и Шабака (Общей службы внутренней безопасности Израиля), а также – менее успешно – бывшего премьер-министра Израиля Эхуда Ольмерта. (Ольмерт, осужденный в 2012 году за злоупотребление доверием, а в 2014 году – за взяточничество, начал отбывать 19-месячный тюремный срок в феврале 2016 года.) За последние восемь лет Ева несколько раз меняла адвокатов: до Зоара ее интересы на разных этапах разбирательства представляли Иешая Этгар, Одед Коэн и Ури Цфат. Ева говорила мне, что она отдала Зоару в залог свою квартиру на тот случай, если она умрёт до того, как закончится суд.

Зоар, редкие волосы которого были зачёсаны набок, прокашлялся и начал говорить. Говорил он с вежливой отстраненностью – доходчиво, без нарочитости. В начале речи он сказал, что суд не должен принимать никакого решения, ибо по сути это решение было вынесено четырьмя десятилетиями ранее. Когда в 1924 году Франц Кафка умер от туберкулеза, не дожив одного месяца до своего сорок первого дня рождения, то его близкий друг и покровитель Макс Брод – сам известный и плодовитый автор – нарушил последнюю волю Кафки: сжечь оставшиеся рукописи, дневники и непрочитанные письма. Вместо этого Брод сохранил рукописи и посвятил всю свою оставшуюся жизнь канонизации Кафки как самого прозорливого и беспокойного летописца XX века. Когда Брод умер в Тель-Авиве в 1968 году, эти рукописи перешли к его секретарю и доверенному лицу Эстер Хоффе, матери Евы.

В 1973 году, спустя пять лет после смерти Брода, продолжал Зоар, Государство Израиль подало в суд на Эстер Хоффе за хранение рукописей Кафки, которые она унаследовала. Дело попало к судье Тель-Авивского окружного суда Ицхаку Шило. В январе 1974 года судья Шило постановил, что последняя воля Брода «позволяет г-же Хоффе в течение её жизни поступать с его наследством так, как ей заблагорассудится».