Лениво поглаживая Генку по голове, Светлана вспомнила о письме. И голос Лизы зазвучал как наяву: «Боженька, помоги моей мамочке, верни папу».

– Ген, а сколько сейчас лет твоему сыну?

– Восемь, а что?

– Пойду, чайник поставлю.

– Светик, ну подожди еще чуток, разберусь я со своими, обещаю, – он потянул ее обратно в постель. – Потерпи. Все будет хорошо.

– А жена как?

–Да что жена, пилит и пилит. Надоела. То денег мало, то прихожу поздно, то не так, это не так.

– Она ведь, наверное, догадывается, что у тебя кто-то есть?

– Наверное. Я особо и не скрываю.

– Ладно, пойду чай ставить, – вырвавшись из его объятий, она скрылась за дверью.

Стрелки часов приближались к полудню, на кухне засвистел чайник, запахло кофе, час любви остался в прошлом.

– Ген, кушать будешь?

– Нет, Светик, я же дома завтракал. Мне чашку кофе, как всегда, и я на работу, – он посадил ее к себе на колени и обнял.

– Скоро, Светик мой, скоро я к тебе совсем переберусь. Примешь?

– А как же сын?

– Я же его не бросаю и никогда не брошу, буду во всем помогать.

– Мой бывший, наверное, также кому-то говорил, а через несколько месяцев забыл и про Стаса, и про то, что говорил.

– Светочка, ну, пожалуйста, не хандри. Я же тебя люблю.

– А жену?

– Любил…

Входная дверь заскрипела, издав протяжный стон, предупреждая о чьем-то приходе. На кухне появился Стас. Рослый подросток смущенным взглядом оглядел мать и Геннадия.

Света застегнула верхнюю пуговицу коротенького халатика. Геннадий, заёрзав на табурете, встал.

– Ну, что так смотришь, помешал? Отменили два урока алгебры, не на улице же сидеть. Дождь ведь.

– Мне на работу пора. Я тут на минутку забежал чайку выпить.

– Чайку… ага, – Стас саркастически улыбнулся.

– Иди мой руки, голодный, наверное?

Закрыв за Генкой дверь, Светлана поменяла халатик на одежду, более соответствующую кухонным делам, и робко вошла на кухню.

– Мам, он же женат, – в глазах у Стаса можно было увидеть осуждение и неприятие материнского выбора.

– Гена меня любит, и я его.

– Он, небось, и жену любил.

– Много ты понимаешь.

– Много ли, мало ли, но точно знаю, что он предатель, такой же, как мой отец. Это я хорошо понимаю. А ты… ты глупая дура.

Выкрикнув свой текст, он схватил куртку и, выскочив из дома, сильно хлопнул дверью. Светка, молча, достала сигаретку, прикурила, устроившись на табуретке, и замерла, глядя в одну точку.

На улице уже смеркалось, когда тетя Валя добралась до дома. Тяжелый физический труд для 65-летней женщины давал о себе знать. Отёкшие ноги ныли, а руки еле держали сетку с продуктами. Глянув на свои неосвещенные окна, она вздохнула.

– Опять гуляет. Ну, я ей покажу.

Поднявшись к себе на 4 этаж пятиэтажного дома, тетя Валя открыла дверь и увидела курточку и сапоги внучки.

– Дома, слава Богу. Томка, чего впотьмах сидишь, на вот сумку разбери.

Тишина насторожила, быстро раздевшись, она прошла в комнату внучки. Томка лежала на постели, уткнувшись в подушку, и посапывала.

– Том, спишь, что ли? Рановато вроде. Нагнувшись над внучкой, Валентина почувствовала винный запах.

– Это что ж такое, а?! Как от пьяного сапожника разит! А ну, вставай, дрянь эдакая! Где напилась?

Тётя Валя подняла свою двадцатилетнюю внучку, как пушинку, и потащила её в ванную.

– Ба, не надо, я сейчас сама. Я нормальная, – пыталась вставить Томка. Но где там?! Валентина уже мочила ее под струей холодной воды, причитая всякими горячими словцами. Вытерев полотенцем голову, она потащила внучку на кухню и приготовила крепкого чая.

– Ба, мне уже двадцать лет. Я взрослая и имею право на личную жизнь.

– Имеешь право? Хорошо, имей. С завтрашнего дня делай все сама. Жрать готовь, покупай себе продукты, плати за учебу, стирай, убирай за собой.

– Ну, и буду, – Томка поджала губы и вызывающе подняла мокрую голову.

– Давай, давай, иди, вкалывай. Хватит бабке старой горбатиться на трех работах для твоего образования.

Томка опустила глаза. Хмельной задор прошел, оставив после себя неприятный вкус во рту и головную боль, не говоря уже о немилости бабушки.

– Ну ладно, ба, прости, но мне все-таки не пятнадцать, а двадцать лет.

– Томка, мне все равно, сколько тебе лет; пока ты сидишь на моей шее, ты для меня дите. Не понимаю я вас молодых – гулять, пить, спать друг с дружкой – это вы взрослые. Как сейчас говорят, сексуально созрели для забав… А как идти подработать, ответственность за свои поступки нести – это вы еще маленькие. Ты, Томка, еще ни одной копейки не заработала, а все во взрослых играешь. Не забывай, какая у тебя наследственность – отец-то твой спился! Тебе не то что пить, а нюхать нельзя. Внутри протест должен быть против этой гадости. А ты вон…. На какие деньги расслабилась, а?

– Угостили. Я не на свои.

– А они на какие деньги? У мамы с папой взяли или, еще хуже, – у бабки какой-нибудь старой, вроде меня.

– Ба, ну какая ты старая? Кровь с молоком… А темперамента на дюжину молодых хватит.

– Не подлизывайся. В общем, так: если еще раз в таком виде домой явишься, стыда не оберешься перед своими собутыльниками. Всем достанется, ты меня знаешь.

– Знаю, – прошептала Томка.

– А теперь иди, спи, глаза мои на тебя не смотрят. Тьфу! Вонища, как из помойной ямы.

Томка поплелась к себе в комнату, а Валентина разобрала сумку, вскипятила чайник, сделала бутерброд с сыром и, наконец, присела. Гудели ноги, спина, но больше всего беспокоила душа, страх за внучку.

Когда ее дочка Наташка вышла замуж за Мишу Одинцова из соседнего дома, Валентина жила уже одна. Она выгнала своего пьяницу – мужа и радовалась жизни, как девчонка. Радоваться пришлось недолго. Наталия перебралась к своему мужу в коммуналку и в скором времени родила Томочку. Жизнь у них не заладилась из-за пристрастия Михаила к спиртным напиткам. Внучку принесли к бабушке, а Наташка зажила на два дома, незаметно втянувшись в пьянство. Валентина обратилась к специалистам, и ей доходчиво всё объяснили. Собрав всю информацию, свою материнскую любовь и силу, она отправилась вытаскивать свою дочку из лап дьявола. Крепко досталось зятю, а Наташка отправилась в деревню к бабке, которая отпаивала травами. Дочь вернулась домой, как новенькая. Через полгода снова вышла замуж за приличного парня, родила сына и счастливо зажила в соседнем городке. Томка осталась у бабушки, и вся ответственность за внучку легла на ее плечи.

Валентина ни сколько не сомневалась, что все спиртные напитки от дьявола, и сама не пила ни грамма, считая недопустимым употреблять то, от чего происходит столько бед и несчастий.

На глаза навернулись слёзы. Ей стало жалко Томку, себя и того мальчонку, что написал письмо Богу. «Надо что-то делать, – подумала она. – Только что и как? Ладно, утро вечера мудренее», – выключив везде свет, Валентина улеглась спать, тихонечко вздыхая и ворочаясь с боку на бок.

Степан обошел свою небольшую территорию, проверил замки и разложил раскладушку. В свои 70 лет он был еще хоть куда, несмотря на все сложности жизни. Ночные дежурства приносили ему удовлетворение. «Все при деле, да и коллектив хороший», – думал он, устраиваясь на работу после мебельной фабрики. Утром он с радостью заваривал чай с травками и угощал сотрудников. Торопиться ему было некуда, жил Степан один, а на личной жизни давно поставил жирную точку.

Часто он помогал убирать почту Валентине, которая сыграла в его жизни одну из главных ролей. Дружба их завязалась давным-давно. Он был близким другом ее неродивого муженька Женьки.

Устроившись на раскладушке, Степан еще раз перечитал письмо мальчика и со вздохом положил его на столик. «Жалко малого, ох как жалко. Ведь моему Андрюхе было примерно столько же лет, когда меня посадили. Где он теперь, что с ним?» – мысли потекли одна за другой, возвращая его в страшное прошлое. Стыдно было до сих пор за то, что он сына поменял на разгульную веселую жизнь.