«Дорогой Боженька, я не знаю, где ты живешь, и не знаю, дойдет ли до тебя мое письмо, но очень хочется тебе кое-что сказать и попросить. Тетя Лида всегда говорит: «Бог поможет». Боженька, миленький, у нас папка к другой тете ушел. Мамка плачет все время. Сестренка совсем маленькая, ей два годика. Боженька, почему папы бросают своих детей? У Ваньки тоже папка ушел, когда ему было три года. Боженька, ведь так не должно быть. Они все-таки нам папы, они родили нас. Как маму успокоить, я не знаю. Она курить стала. Дома нехорошо. Боженька, почему взрослые любят врать? И врут, и врут, папа врал, пока не ушел. Мама сейчас накурится, а мне говорит, что курить вредно. А зачем тогда сама курит, если вредно? В школе тоже все врут, я это чувствую, хоть всего и учусь мало. Боженька, помоги моей мамочке и верни папу. Мы его простим. Спасибо тебе большое. До свидания».

Лиза протянула листок Петру Васильевичу. В комнате стояла тишина. Дождик резко усилился, набирая темп. С этого хмурого неприветливого утра и необычного письма началась интересная история маленькой провинциальной почты и её небольшого коллектива. История, сумевшая выйти за пределы и повлиять на многие сердца, не оставив равнодушным никого в округе.

Лиза открыла дверь своей квартиры и, бросив зонт в сторону, громко крикнула:

– Мам, это я.

Мать сидела в инвалидном кресле на кухне у окна. Седые пряди торчали в беспорядке. Было видно, что расчёска давно не гуляла по волосам, дав им вольное существование.

– Ясно, что ты, кто же еще, – прошипела она.

– Мам, я тебе гранатик купила и немного яблок, – Лиза поставила сумку на стол и краем глаза следила за матерью, которая, отъехав от окна, направила свой транспорт вон из кухни.

– На фиг мне твои гранатики. Деньги только переводишь. Мне бы в могилу быстрее.

– Мам, ну что ты говоришь?..

– Мне твои яблоки не нужны. Какая в них польза, весною-то. Вот когда молодые пойдут, тогда и покупай.

Проезжая мимо стола, она взяла яблоко и понюхала:

– Одна химия. Вон как наполировали, на новогоднюю елку можно вешать, сволочи. Травят нас, как тараканов. Сигареты купила?

– Купила. Между прочим, сигареты тоже яд, да еще какой. Тебе ничем не угодишь, чтобы не сделала – все плохо.

– А чего хорошего-то – в коляске по дому гонять?

– Ну, я же не виновата, что ты себя довела до инвалидности, – немного повысив голос, сказала Лиза, и тут же пожалела об этом.

– Не кричи на мать. Не виновата она. А кормить, поить, учить, одевать вас надо было на что, а? Отец-то палец о палец не ударил. Одна всё тащила.

Лиза, не снимая куртки, села за стол и грустно посмотрела на мать, на ее до боли родные руки, которые когда-то ее гладили и дарили, пусть маленькие, но подарочки: «Мама, мамочка, где ты та, которая умела улыбаться».

Мать развернула свою коляску в сторону дочери и зло посмотрела на нее.

– Что, сказать нечего?

– И что мне теперь сделать, чтобы вину свою снять перед тобой. Ну, прости, что я у тебя родилась, и Тольку прости, – слезы покатились по Лизинам бледным щекам. В груди стоял ком боли и безысходности. Радости она не испытывала уже давно. Да! Радость можно потерять, как потерять что угодно: девственность, честь, ум и так до бесконечности, пока не превратишься в нечто нечеловеческое. Слезы текли сами собой, как уже привычный ритуал, без них не проходило ни одного дня.

– Ну ладно, ладно, доченька, успокойся, я ведь не со зла.

– А с чего? Каждый день одно и то же.

– Жизнь такая собачья, – она достала сигарету и, прикурив, глубоко затянулась.

– Крыша над головой есть, еда тоже. Я тебе во всем помогаю, Толик не забывает. Думать теперь о душе надо.

– Похоронить быстрее хочешь. Конечно, я тебе мешаю. Вот придешь как-нибудь, а меня нету. Я вниз головой с балкона. О душе заговорила.

– Ох, мама, мама, – Лиза, тяжело вздохнув, встала с табурета и поплелась в коридор раздеваться. – Разве только перед смертью о душе думать надо. Если бы мы все о ней каждый день думали, наверное, все по-другому сложилось бы. Устала я очень.

– Прости меня, доченька, говорю чушь всякую. Иди, поешь, я вон картошки натушила.

– Где? На плите пусто.

– Да вон в одеялко закутала, чтобы не остыла.

Лиза помыла руки, наложила себе картошки с овощами и поймала себя на мысли, что есть-то совсем не хочется.

– Мам, нам на почту письмо опустили для Бога.

– Да ты что? Это надо же, а кто?

– Мальчик какой-то, а мы прочитали вместо Бога.

– Небось, просил, чтобы отец вернулся?

– А ты откуда знаешь? – удивилась Лиза.

– Знаю, дочка, знаю. Ладно, поехала я восвояси кино свое смотреть.

Лиза нехотя поковыряла картошку, выбрав из нее овощи, и заварила себе кофе. Она любила аромат темного напитка и с наслаждением пила, смакуя каждый глоток: «Господи как вкусно, как мне нравится. Пусть вредно, но как вкусно».

На улице стемнело, зажглись огоньки, а она допивала вторую чашку, размышляя о жизни: "Скоро тридцать! Молодость, безрассудство, беспечность -все осталось где-то там, в далёком прошлом. Как быстро пролетает время, унося с собой радость и горе, смех и радость… А я философ", – усмехнулась Лиза и вспомнила свою первую любовь. Класс, парта, он, взгляды, записочки, учащённое сердцебиение, крики «тили-тили тесто жених и невеста» – стандартный набор незабываемых эмоций. Перед Лизой чётко, ярко возник тот день, с которого начался новый поворот в её судьбе: она набивала рюкзак всякой всячиной, а Толик сидел за столом и наворачивал жареную картошку с солеными огурцами.

– Ты, Лизка, ерунду-то не бери. Вот зачем тебе игрушка? Ты едешь экзамены сдавать, посерьезнее надо быть.

Лиза прижала к себе зайца Тему, и в этот момент раздался телефонный звонок.

– Это меня, меня, – закричала Лиза. – Это Борька.

Брат замер с трубкой в руках, а в глазах появился ужас.

– Ты чего, Толь, а? Что с тобой?

– Нашу маму парализовало.

На улице кто-то выпустил петарду, вернув Лизу из прошлого в настоящее, она тяжело поднялась и, поставив чашку в раковину, горестно подумала:

«Борька, Борька, как ты там, в столице нашей. Ты ведь теперь бизнесмен, у тебя жена, ребёнок, а у меня ничего. Если бы мы вместе уехали сдавать экзамены, наверное, всё было бы по-другому. Господи, ведь я тогда к тебе не обратилась. Я вообще о тебе не думала»

Вера Петровна стонала, мечась во сне, подминая под себя простынь, и, наконец, проснулась.

«Господи, опять этот сон», – уткнувшись в подушку, она зарыдала сильно и безутешно. Одеяло сползло на пол, открыв скорчившееся от боли тело. Вера резко встала, накинула на ночную рубашку пальто и выскочила на улицу.

Она жила на окраине города в частном секторе. Свою уютную двухкомнатную квартиру Вера обменяла на маленький домик на берегу Волги. Она не могла находиться в пустой квартире одна, ей всегда надо было чем-то занимать свое свободное время. За городом Вера Петровна разводила цветы, занималась огородом, красила забор и все, что попадалось под руку, а к вечеру ее сердце начинало сжиматься от страха. Ночью она опять увидит все заново во всех деталях со всей раздирающей душу болью. Ох уж эти сны.

Вера спустилась к реке и села на скамеечку. На улице было прохладно и сыро, дул сильный ветер с запахом гари и дыма.

«Господи, помоги, – кричало сердце. – Помоги! Ведь кто-то теряет память, забывая все, но почему не я»,– думала она.

– Господи, помоги. Помоги! – голос вырвался из ее души и понесся ввысь к адресату.

– Теть Вер, что с вами? – услышала она голосок из соседней беседки.

– Варя? Ты почему не спишь?

К ней подошла соседская девочка – подросток, укутанная в одеяло.

– Да не спится… Что с вами? – Варя примостилась рядом на скамеечке.

– Сон страшный видела. А с тобой что произошло?