– М-м? – спрашивал один другого.

– У-у, – ответствовал тот, то ли соглашаясь, то ли отрицая предложенное.

– А-а… если… – всё же настаивал первый, после чего произвёл странный жест указательным пальцем, проведя им рядом с моим ухом сверху вниз, и, изогнув фалангу в конце траектории, вновь плавно повёл его обратно по вертикали. Дойдя до точки старта, разжал фалангу и всей кистью целиком прочертил в воздухе короткую горизонталь.

– Слишком радикально, – не согласился второй, – хватит ото.

– То есть… два блефаро, ото, и, возможно, генио?

– Ну да, – пожал плечами тот, что, скорей всего, был главный, – вопрос простой, даже не помню, чтоб так подпадало. Думаю, вполне может подвинуть удмурта, если там всё хорошо, – и ткнул себе пальцем в горло. Другой понятливо кивнул, соглашаясь:

– М-да, коллега, это вам не синяк, это продукт совсем иного замеса.

– Да просто подарок, хули там! – раздумчиво откликнулся первый, но тут же, кинув на меня смущённый взгляд, быстро поправился. – Извиняюсь, уважаемый, я хотел сказать, что по нашей части тут порядок, всё у вас хорошо. И даже ещё лучше.

– А по какой вашей части? – просительно заглянув ему в глаза, поинтересовался я, – и в каком смысле всё хорошо? Хорошо с чем?

– Вы лучше отдыхайте, – мягко улыбнулся второй, – дальше вам люди всё скажут.

И собрав папки, они энергично удалились.

Однако это был ещё не конец. После пятиминутной переменки возникла новая пара персонажей. Разумеется, в калёных же халатах, но уже со своей конкретной тайной. При зашедшем первым, пожилом, имелся врачебный набор, который я квалифицировал как носоглоточный. Потому что первым делом при помощи зеркала на длинном штыре он заглянул ко мне в глотку и долго там чего-то рассматривал. После этого проверил уши и попросил дышать носом. В это время моложавый настраивал звукозаписывающий прибор высокой, судя по всему, чуткости. Он дважды щёлкнул пальцами, сначала отдалив их от микрофона, затем приблизив, и удовлетворённо качнул головой.

– Пойте, уважаемый, – обратился ко мне горловик, – прошу вас, что хотите, то и пойте. Хоть «в лесу родилась ёлочка» – сначала во всю возможную силу, а потом тихо.

– Зачем? – удивился я, – вообще-то я не пою, у меня со слухом, знаете ли, довольно хреново.

– Ну, знаете ли, родину ваш слух мало интересует, – в тон мне ухмыльнулся пожилой. – Просто покажите голос, мне нужно понять силу, окраску, тембральные возможности, от низких, как говорится, до самых высоких. И что там с хрипами у нас, какая картина, если в общем и целом. Речью, это те, кому надо займутся, если понадобится, – благозвучием разным, темпоритмикой, акцентами, интонациями. А вот подвижность, полётность и всё такое помимо главных характеристик, это уж, извините, моя работа. – И обернулся к коллеге, – Пишем!

Тот включил устройство, и доктор сделал мне знак глазами.

– В лесу-у-у роди-и-илась ё-ё-ёлочка-а-а… – заорал я как можно громче, и продолжил, – в лесу-у она…

– Достаточно, – оборвал меня пожилой, – а теперь – то же, но тихо, и сразу после этого дважды прошепчите весь куплет без передыха. И тут же проговорите нормальным голосом, чётко, желательно с расстановкой слогов на максимально чистом звуке. А потом резко выдохните и – скороговоркой, пять раз подряд.

Я выполнил, как умел. И повторил по его просьбе весь цикл, от и до. Он глянул на технаря.

– Нормально, – подтвердил глазами моложавый, – хороший сигнал.

– Ну что же, имеем небольшую трещотку… И скорей даже не её, а так, лёгкий песочек, – больше себе, чем мне, пояснил носоглоточный. – Это убирается. В остальном патологии не вижу, всё одолимо. – Он поднялся и начал складывать инструменты. Между делом поинтересовался у второго: – Дубль не нужен?

– Да нет, чисто, я же сказал, – мотнул головой напарник, – можно сдавать.

– Успехов! – выходя из процедурной, через плечо бросил мне доктор и исчез за дверью. Вслед за ним, упаковав свою кухню, испарился и звуковик. А ещё через пятнадцать минут вернулись те, первые, что подключали аппарат диализа.

– Всё, пациент, – сообщил почечный, – процедура окончена. Можете вернуться к себе в помещение.

Медбрат отсоединил энергопитание и покатил установку в угол. Я накинул казённый, в цветастый горох, халат и двинул в свою подземную обитель, куда занесла меня злодейская судьба в силу халатной нетрезвости, давнего нездоровья и личной неприкаянности.

Хотелось выглянуть в окно, я давно уже этого не делал. Оно, в общем, имелось: проём был выполнен по всем правилам оконного искусства, да и переплёты, собранные из чистого сухого дуба, не требовали лучшего исполнения. Тройное остекление также присутствовало, оставляя виртуальную надежду, что за ним существует нечто тёплое, прозрачное и живое. Именно так хотелось думать мне в эту минуту. Да только взгляд упирался всего лишь в бумажные фотообои с несменяемо весёлой весной, подсвеченной по периметру голубоватым сиянием, испускаемым маленькими круглыми светильниками. Мои недавние посетители, насколько я успел ощутить, просто не видели меня в упор, держа за картонный манекен с годными для чего-то голосовыми связками, с мордой, подходящей для какого-то мутного блефаро, и никуда не годной единственной почкой. Они делали положенное дело, общаясь со мной согласно служебной необходимости и переговаривались на своём птичьем языке. Я уже хорошо понимал, что, по большому счёту, никому здесь не интересен: ни с этой стороны фальшивого окна – симулякра, куда эти так и не разгаданные мною люди завели меня с неведомой целью, – ни с той, где вместо солнечного света таится искусственный мрак, а вместо живительного кислорода распылён продукт его химической переработки. Где-то подо мной – минус седьмой горизонт, и я не в курсе, он ли в моём случае последний. Надо мной, на нулевой отметке земли, – огромная лужа с искусственно восстанавливаемой грязью – для пущей незаметности платформы, ведущей в преисподнюю. Слева же и справа от главной шахты скорей всего просто залежь обычной московской глины, которой так легко забить тебе рот в случае, если не совпадёшь внешностью, издашь неверный звук или же поделишься с миром ошибочной, пустой или вредной мыслью.

Из дневника Кирилла Капутина, полковника, бывшего сотрудника следственного отдела Московского Управления.

И вновь повезло, как раз в день окончания курсов оперативников, в феврале, помню, 92-го. Пришло два места на откомандирование в следственный отдел Московского Управления – работа по линии контрразведки. Больше не требовалось, какая теперь на хрен «контр», против кого «контр», от кого оборонять секреты нации – от новоиспечённых заокеанских друзей? Назначенный властью новый хозяин собрал высший состав, объявил свежую доктрину, – дружба с врагом, взаимоподдержка с ним же, общая борьба в русле объединённого прогресса.

О как!

И потому – повсеместное сокращение кадров Службы, упразднение идеологических подразделений, переориентировка на взаимодействие и доверительность. Вот и повезло, говорю сам себе, что не вышвырнули заодно с отменённой доктриной. И это не только фортуна, пацаны, – это за то, что вгрызался зубами, рвал челюстями, давил мозгом, слышал больше других, умел не меньше лучших, и успеха желал себе истово, зло, со страстью. Так учил меня Рабочий посёлок: сжал кулак – бей!

Так вот, два места: одно – моё.

Семь месяцев прослужил, вплоть до октября 93-го, когда всё и началось.

Счастливый перелом.

Для меня.

Для матери моей, которая по-прежнему на кране.

Для пацанов с Посёлка.

Для Ионыча, который теперь больше при мне, чем я при нём.

Я только потом понял, что сама природа затаилась. Ждала. Все ждали, весь мой народ.

Дождались.

И теперь с нами Бог!

Перед этим меж ними раздрай был такой могучей силы, – это я про новую власть и её Верховный Совет – что ни бзднуть, ни раздохнуть, братцы мои. Многие считают, что спаситель наш – генерал Галкин, развернувший вместе с танковыми стволами ход истории родной земли. Оно отчасти и так – кабы не он, тайный иуда, быть бы нам и теперь под Шевелюрой и его сателлитами, лакая проклятое хлёбово из несвободы, неравенства и безбратства. Оковы – не мы: это они – оковы моего народа. Но только и спаситель не он, если уж на чистоту, не этот двуличный урод, продавший офицерскую честь за должность и клочок вражьей земли уж и не помню где – то ли в безналоговом Монако, то ли на Лазурном берегу, с домом и прислугой, чистой, тамошней, вежливой, вышколенной, проплаченной из спасённой нами казны. Настоящий мой герой – генерал-полковник Адольф Мякишев, ставший в оборону от новой власти, возглавивший мятеж, призвавший народ к сопротивлению. И меня, кстати, словом своим зацепил, потому что я услышал и пришёл, как только они, дойдя до крайней ручки, решили атаковать Белый Дом. А там живые люди, патриоты, нами же избранные.