Янош. Как она познакомилась с ним? Как ему удалось сделать ее орудием в своих руках? (Давиду сразу стало ясно, что она никогда не была для него чем-то большим.) Сабина в роли серийного убийцы, тщательно планирующая каждый свой шаг, не оставляющая никаких следов, по которым можно было бы ее обнаружить? Для этого у нее просто не хватило бы ума.

— Янош, — сказал Давид, горло у него было словно наждачная бумага. — Как вы с ним…

Сабина сидела рядом, скрестив ноги. Он смотрел на нее снизу вверх, хотя лежа на боку делать это было затруднительно (она, несмотря на оказанное ему доверие, даже не ослабила его путы), чтобы она не подумала, что его интерес к ней ослаб хотя бы на секунду. Она не ответила, очевидно, раздумывая, что можно ему говорить, а что нет. Потом ей, наверное, пришло в голову, что он все равно отсюда живым не выйдет. Странная самодовольная улыбка вдруг появилась на ее губах.

— Это было, когда я впервые пришла на семинар, — начала она, и ее губы сжались.

Она уставилась в пространство перед собой.

— Он заговорил со мной в городской электричке, в Герстинге, когда я возвращалась домой в последний день семинара. А почему ты хочешь это знать? — спросила она, наморщив лоб.

Затем Давид с облегчением заметил, что ее лицо смягчилось, и внутренне облегченно вздохнул. Желание рассказать о себе и Яноше победило.

Дело было весной. Тогда Янош почувствовал, как в нем опять растет желание и что подавлять его становится все труднее. В это время он напал на одну полячку, путешествовавшую автостопом, сбил ее с ног, усыпил наркотиком, который теперь, благодаря своей работе, мог доставать без особого труда, и изрезал ее. Путешественница выжила, но обращаться в полицию не стала. Ему еще раз повезло. Но облегчения он не почувствовал — он больше его не чувствовал, потому что к тому времени уже слишком хорошо знал, что все это означает. Он уже не мог вводить себя в заблуждение. Теперь он знал, как называют людей, подобных ему, знал, что в тюремной иерархии они считались подонками из подонков и к ним относились почти так же, как к насильникам детей. Он не хотел быть таким, он хотел быть нормальным, хотел, чтобы у него была подруга и, может быть, когда-нибудь даже дети.

К несчастью, нормального полового акта у него не получалось, а он знал, что молодые женщины ждут от него именно этого. Его ненависть к ним росла. Однажды к нему в руки снова попало письмо его бабушки к его отцу, то самое письмо, которое он припрятал много лет назад, и вдруг ему показалось, что он знает, почему он стал таким, каким стал. Это было «задание» его семьи — искать правду через столько лет лжи и молчания. Его навязчивая идея — вскрывать людей — была обусловлена тем, что он хотел видеть их внутреннюю сущность, правду, которую они не могли бы отрицать, потому что она была видимой, явной, облеченной в плоть. Он считал, что его отец стал хирургом потому, что тоже подсознательно искал правду. И ему показалось, что он нашел виновного: это был его дядя, проповедующий правду, а сам живущий во лжи.

Однажды ему в голову пришла идея тайно понаблюдать за участниками семинара, который проводил его дядя. Каждый вечер, когда они собирались отправляться в обратный путь, домой, он стоял за кустом у ворот виллы. Сабина сразу бросилась ему в глаза, потому что она с каждым днем выглядела все несчастнее, постоянно была заплаканной. В конце семинара она испытывала к Плессену почти такое же чувство ненависти, как и он, хотя и по другим причинам. Фабиан был первым психотерапевтом, который отказался сочувствовать ей. Он обращался с ней строго, не давал никаких поблажек, а она к этому не привыкла. Он натолкнул ее на мысль, что вся ее жизнь была сплошной цепью ошибок, а теперь ей надо было их определить. Проблема, однако, состояла в том, что Сабина чувствовала, что она не в состоянии этого сделать. Для нее намного легче оказалось стать орудием в руках Яноша, чем серьезно и последовательно заниматься своим будущим. Она могла лишь оставаться такой, как была: убежденной в том, что в ее судьбе виноваты все, кроме нее самой.

Янош распознал это и обратил в свою пользу ее неудержимое тщеславие, желание, чтобы ее постоянно хвалили, ее неудовлетворенное честолюбие. Заполучить Сабину в качестве помощницы было легким упражнением на клавиатуре инструмента под названием «манипуляции», которым он за это время овладел так, как никто другой.

— А как вы это делали? — спросил Давид, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно естественнее, но его рассудок лихорадочно работал, складывая из разрозненных кусочков правды общую картину, даже независимо от слов Сабины.

Янош был дилером Самуэля Плессена — понятно, что у него всегда были лучшие наркотики, присвоенные при конфискациях. Смертельные дозы, которые нужны были ему для Самуэля и для других жертв, он смог просто украсть, и никто ничего не заметил.

И Давид тоже не заметил. Он думал, что знает Яноша, но даже не мог себе представить, каким человеком тот был на самом деле.

— Это было просто, — сказала Сабина.

И потом рассказала последнюю историю — отведенное ему время пока не закончилось. Как Янош пришел к пациентке Плессена Соне Мартинес, выдав себя за посланца Плессена. Как он заманил Самуэля Плессена в дом своей матери, которая в то время находилась в клинике, проходя свой первый курс лечения от алкоголизма. Как он наблюдал за Самуэлем, когда тот вколол себе смертельную дозу, а после этого отвез его к клубу, который по случайности в ту ночь был закрыт и пустовал. Давид вспомнил о том, как его допрашивала главный комиссар Зайлер и как она его спросила, не могло ли само место, где он нашел труп, являться неким посланием, адресованным ему, а он решительно ответил «нет», поскольку не знал умершего.

Но это все-таки было послание, адресованное ему. Может быть, даже своего рода извращенный крик о помощи.

Давид закрыл глаза, а Сабина продолжала рассказывать. О шантаже Плессена, принесшего им много, очень много денег, потому что Плессен настолько боялся потерять свою репутацию, что тут же перевел всю требуемую сумму на анонимный зашифрованный счет за границу. Туда, где Янош будет ждать ее, чтобы они вместе смогли начать новую жизнь. «Не сделает он этого», — подумал Давид, но благоразумно промолчал. Он думал о том, который сейчас час. О том, ищут ли его уже или еще нет. Если нет, то скоро его время закончится. Он был в каком-то странном настроении, почти в состоянии эйфории. Подробностей убийств Сабина не знала, потому что при этом не присутствовала. Она лишь «все организовывала» — как она выразилась. Например, поездку в Марбург, к сестре Плессена. Даже убийство полицейских перед домом Плессена тоже было делом рук Яноша. Она была соучастницей, но не убийцей.

До сих пор.

— Зачем ты меня оглушила?

— Ты мешал.

— Чему мешал?

Она улыбнулась опять не глядя на него. И тут до него дошло. Розвита Плессен была следующей и последней жертвой. Янош довел свою месть Плессенам до конца. Давид просто подвернулся под руку, не желая этого, почти случайно.

И тогда он задал завершающий вопрос — тот, который мог стать последним, предшествующим верной смерти:

— Почему он все это делал?

Сабина, казалось, ждала этого вопроса.

— Ты хочешь это видеть?

— Видеть?

— Ну да.

Она снова включила телевизор и перемотала пленку в начало. Снова появилось изображение Яноша, но теперь он сидел спиной к камере, а волосы у него были еще длинными и спутанными. Значит, эти съемки сделаны раньше, чем те, которые уже видел Давид. Сабина нажала кнопку стоп-кадра и повернулась к Давиду.

— Это вся правда, — сказала она. — После этого ты умрешь.

— Я так не думаю, — от двери прозвучал женский голос.

Давид моментально перевернулся, хотя это причинило ему адскую боль. Он увидел, что у двери стояла главный комиссар Зайлер с пистолетом в руке. Она медленно зашла в подвал, за ней — ее коллега, у которого дергался левый глаз. Он тоже был вооружен пистолетом, но на вид казался таким же медлительным и неуклюжим, каким его запомнил Давид во время последнего допроса. Сабина молниеносно прыгнула за телевизор, словно у нее был шанс, что ее за ним не найдут. Несмотря на боль и свое весьма плачевное состояние, Давид чуть не рассмеялся. Вместо этого он вдруг начал плакать, как ребенок, когда КГК Зайлер поспешно развязывала его и кровь с мучительной силой устремилась в его онемевшие руки и ноги.