В два часа ночи Фрэнси услышала, как папа негромко напевает, поднимаясь по лестнице:

Мама открыла дверь на слове «созывала». Такая у Ноланов была игра. Если домашние успеют открыть дверь прежде, чем папа допоет куплет, они победили. Если он успеет допеть куплет до того, как они откроют, победил он.

Фрэнси и Нили вылезли из постелей. Папа выложил на стол три доллара, а детям выдал по никелю, но мама велела положить их в жестянку, потому что дети уже получили карманные деньги за сдачу утиля. Еще папа принес целый пакет еды, которая осталась после свадьбы, потому что не все гости пришли. Невеста раздала остатки официантам. Папе достались половина холодного вареного лобстера, пять холодных жареных устриц, баночка икры и клин рокфора. Все расселись вокруг стола и стали есть. Детям не понравился лобстер, холодные устрицы показались безвкусными, а икра слишком соленой. Но они были такие голодные, что умяли все и за ночь переварили. Они переварили бы даже клешни, если б смогли их прожевать.

Уже наевшись, Фрэнси сообразила, что она нарушила пост, который начинается в полночь и продолжается до воскресной мессы. Теперь она не сможет причаститься. Это уже настоящий грех, в котором нужно будет покаяться на исповеди через неделю.

Нили снова улегся в постель и заснул крепким сном. Фрэнси вернулась в темную гостиную и села у окна. Спать не хотелось. Мама с папой остались на кухне. Они могут так сидеть и беседовать до утра. Папа рассказывал о том, как отработал, каких людей повидал, как они выглядели и о чем говорили. Ноланы никак не могли насытиться жизнью. Они проживали свою жизнь сполна, но им этого не хватало. Им хотелось наполнить себя жизнями всех тех людей, с которыми встречались.

Так Джонни и Кэти проговорили всю ночь, и голоса их, которые то повышались, то понижались, звучали в темноте убаюкивающе и уютно. В три часа ночи улица затихла. Фрэнси заметила девушку, которая живет в доме на другой стороне улицы, она возвращалась домой после танцев со своим кавалером. Они вошли в вестибюль ее дома и прижались друг к другу. Они стояли и молча обнимались, пока девушка не задела нечаянно звонок запрокинутой головой. Тогда вышел ее отец в длинных подштанниках и, тихо, но выразительно выругавшись, послал молодого человека, указав точный адрес. Девушка взбежала по лестнице, истерически хихикая, а молодой человек пошел прочь по улице, насвистывая на ходу «Застукаю одну тебя сегодня вечерком».

Мистер Томони, владелец ломбарда, приехал домой в элегантном кебе – он весь вечер сорил деньгами в Нью-Йорке. Он никогда не переступал порога своего ломбарда, который унаследовал вместе с толковым управляющим. Никто не понимал, почему мистер Томони живет в комнатах над ломбардом – при его-то деньгах. Он жил как нью-йоркский аристократ, а сам обитал в убогом Уильямсбурге. Штукатур, который побывал в его квартире, рассказывал, что там повсюду статуи, картины маслом и белые пушистые ковры. Мистер Томони был холостяк. Всю неделю его никто не видел. Никто не видел, и как он уезжает в субботу вечером. Только Фрэнси да дежурный полицейский заметили, как он возвращается под утро. Фрэнси смотрела на мистера Томони, и ей казалось, что она находится в ложе театра.

Высокую шелковую шляпу он сдвинул на одно ухо. В свете уличного фонаря блеснул серебряный набалдашник трости, когда он переложил ее из руки в руку. Он откинул полу своего инвернесса[9], чтобы достать деньги. Кучер взял банкноту, коснулся кончиком кнута края своей мятой шляпы и дернул за поводья. Мистер Томони долго смотрел кебу вслед, словно тот был последним звеном, связующим его с той жизнью, которую он любил. Потом поднялся по лестнице в свои сказочные апартаменты.

Мистер Томони считался завсегдатаем таких легендарных мест, как Рейзенвебер и Уолдорф. Фрэнси собиралась посмотреть на них. Когда-нибудь она пересечет Уильямсбургский мост, который всего в нескольких кварталах отсюда, доберется до центра Нью-Йорка, где находятся эти чудесные заведения, и основательно рассмотрит их снаружи. Тогда она сможет точнее представлять ту обстановку, которая окружает мистера Томони.

С моря на Бруклин подул свежий ветер. Издалека, с северной стороны, где жили итальянцы, которые разводили кур во дворах, донесся крик петуха. Ему ответила лаем собака, недоуменно заржал Боб, который сладко спал в своей уютной конюшне.

Фрэнси обожала субботу и, чтобы она не кончалась, не хотела ложиться спать. И так уже подкрадывалась тревога – какие-то испытания готовит им следующая неделя. Фрэнси еще раз перебрала в памяти все события этой субботы. Ни одного пятнышка, если не считать старика, который ждал хлеба.

Все остальные ночи Фрэнси проводила в своей кровати, из вентиляционной шахты над головой доносились еле различимые голоса молодоженов, которые жили в одной из квартир. Жена походила на девочку, а ее муж, извозчик, на обезьяну. Голос жены – нежный и умоляющий, голос мужа – грубый и требовательный. Потом ненадолго наступала тишина. Потом муж начинал храпеть, а жена жалобно плакала почти до самого утра.

Вспомнив ее плач, Фрэнси вздрогнула и непроизвольно зажала уши ладонями. Потом сообразила, что сегодня суббота, что она в гостиной, где не слышно звуков из вентиляционной шахты. Да, суббота продолжается, и это прекрасно. Понедельник еще не скоро. Впереди тихое воскресенье, когда она будет не спеша вспоминать настурции в коричневой вазочке и лошадь во дворе, как Фрэнк моет ее на солнышке, а потом отводит в тень. Фрэнси начала клевать носом. Она сделала усилие, чтобы расслышать разговор, который Кэти и Джонни вели на кухне. Они вспоминали.

– Мне было семнадцать, когда я впервые увидела тебя, – говорила Кэти. – Я работала на позументной[10] фабрике.

– А мне девятнадцать, – откликнулся Джонни. – И я ухлестывал за Хильди О’Дэйр, твоей лучшей подругой.

– Ах, за этой! – фыркнула Кэти.

Теплый, сладко пахнущий ветер ласково перебирал волосы Фрэнси. Она скрестила руки на подоконнике и легла на них щекой. Так можно смотреть наверх – в вышине, между крышами многоквартирных домов, видны звезды. Чуть погодя она заснула.

Таким же летом, только двенадцать лет назад, в одна тысяча девятисотом году Джонни Нолан встретил Кэти Ромли. Ему было девятнадцать, ей семнадцать. Кэти работала на позументной фабрике. Вместе с Хильди О’Дэйр, лучшей подругой. Они хорошо ладили, хотя Хильди была ирландка, а у Кэти родители родом из Австрии. Кэти была красивее, зато Хильди смелее. У Хильди были медно-рыжие волосы, она повязывала на шею шифоновый бант гранатового цвета, жевала сен-сен, знала все новые песенки и прекрасно танцевала.

У Хильди был парень, красавчик, который водил ее на танцы по субботам. Его звали Джонни Нолан. Иногда он поджидал Хильди у ворот фабрики. Для компании он прихватывал с собой кого-нибудь из приятелей. Они стояли на углу, валяли дурака, шутили и смеялись.

Однажды Хильди попросила Джонни привести кавалера для Кэти, ее подружки, чтобы все вместе пошли на танцы. Джонни привел. Вчетвером они поехали в Канарси на трамвае. У юношей соломенные шляпы были прикреплены шнурком к лацкану. Сильный порыв ветра с океана сдувал шляпы, и все хохотали, когда юноши тянули беглянок обратно за веревочку.

Джонни танцевал со своей девушкой Хильди. Кэти отказалась танцевать с парнем, предназначенным для нее, тупым вульгарным детиной, который отпускал шутки вроде: «А я думал, ты там утонула», когда Кэти вернулась из дамской комнаты. Однако она разрешила тупице угостить себя пивом и сидела за столиком, глядя, как Джонни танцует с Хильди, и думала, что никто на всем белом свете не может сравниться с Джонни.