– А-а-а-а!!! – только и прохрипел старик досадливо.

Он сделал еще шаг.

– Падамелон я!.. Падамелон!.. – заявил старик.

– Какое мне дело, – не притормаживая, возразил Он.

Можно было придумывать все, что угодно, махать руками и плакаться, но никогда не выбраться из человеческих суждений.

– … но мне сгодишься, – добавил старик, вытирая слезящиеся глаза и крякая от досады, – больше ждать некого…

– Кого ж ты ждешь? – Приостановился Он.

Снежная пустыня манила в путь.

– Вот те!.. – Старик многозначительно махнул на город, – выстрелов боятся, потому что из другого теста сделаны. А ты из чего? – снова спросил он.

– А это мы легко узнаем, – заверил Он старика.

– Верю, верю… – поспешил старик, – и замашки хулиганские, то есть человеческие, ну да ладно, чего не бывает… А теперь смотри, ты думаешь, я с тобой шучу, – и старик поднял ружье, расправил плечи и выстрелил по камышу. Даже не выстрелил, а черт знает, что сделал – словно провел кистью по плоскости, по бумаге, – без прицеливания, на авось, словно сплюнул через губу.

На конце ствола возник розовый шар, словно нехотя поотделился и вдруг понесся над озером, разгоняя холодное пространство, и срезал заснеженные верхушки камыша. Точнее, издали это выглядело совсем не так, как вблизи, ибо показалось, что шар просто впитывал в себя кустики вместе с шапками снега, в воздухе остался голубоватый морозный туман, а потом ветерок донес запах серы.

– Все это отвлечение, – сказал старик торжественно и воззрился на него взглядом, в котором была смесь занудства и величайшей скорби.

– Подумаешь, – возразил Он.

Мало ли что можно было увидеть в этой жизни. Шорох все еще таял в лесу. Он ничему не хотел удивляться. Это стало его правилом. Может быть, даже защитой. Он не знал.

– Но я же говорил, говорил и объяснял, – они дематериализовались еще до того, как вылетела плазма. Понял?

– Нет, – сознался Он, – не понял.

– Нет того камыша, – сказал старик. – Деревья повыше – есть, а кустов и камыша нет! Понял?

– Не понял, – сказал Он и едва не усомнился, взглянув на камыш.

– Камыш – это граница, но только для «них», и для тебя, если ты видишь. Ты ведь видишь?

– Вижу, – согласился Он.

– Ну и прекрасно. Теперь это все чаще у людей встречается. Рексалопией называется – синхронизацией по времени, если популярнее…

– Что встречается? – спросил Он.

– Виденье! – пояснил старик. – Глаз улавливает клептонику излучения. Ясно?

– А… вот в чем дело, – сказал Он. – Я думаю, чего они иногда словно двоятся.

– Точно! – обрадовался старик. – Должны двоиться из-за нестабильности точки поля и из-за расстояния. Дома – вон где, а мы здесь.

Он снова посмотрел на дома. И в тот миг, пока подымал взгляд, до того момента, пока уперся в многоэтажки, увидел черные разлетающиеся шарики по всему небу. И шарики эти были словно нанизаны на тонкие нити. Впрочем, Он давно это замечал и полагал, что просто галлюцинирует, – порой, когда резко поворачивал голову или переводил взгляд с предмета на предмет. И всякий раз ему что-то казалось, а Он думал, что это ненастоящее, не имеющее отношения к реальности, пусть даже к новой реальности.

– Здесь все почти ненастоящее и все гораздо сложнее, – объяснил старик. – Вертикальные и горизонтальные проекции смещены всего-то на ничего, – но вполне достаточно для проявления…

Бред собачий, думал Он.

– … а мы шарахаем по верхам… но это неважно. Если разобраться, чего мы пока, естественно, не можем сделать по многим причинам, то все до банальности просто, но только на взгляд, исходя из слабого антропного принципа…

Придурок старый…

– … стоит только настроиться по двум-трем составляющим… и…

Ненасытный фантазер…

– … и можно расстраивать проекцию лет этак на…

Так я тебе и поверил, решил Он, Теоретик! Алхимик!

– … теория струн оправдала…

Странный старик. Сумасшедший. Больной. С воспаленными глазами, запахом дорогих сигар и гнилыми зубами.

– Живи, черт с тобой! – произнес Он и пошел туда, откуда пришел, потому что и такое с ним уже было, но если не такое, то нечто подобное – со всеми теми, кто не выдержал, не выжил, кто свихнулся и нес чушь. Африканец послушно пристроился рядом, уже не скалясь и не обращая внимания на старика.

Но старик внезапно появился сбоку и, приноровившись к их ходу и, проваливаясь по колено, зашептал, возбужденно размахивая руками и бутылкой с желтой маслянистой жидкостью:

– Падамелон я! Падамелон! Ты только постой-постой. А того ты не знаешь, что повезло тебе просто!.. несказанно, повезло так, как ни разу в жизни!..

– Ты чего, – спросил Он, – спятил?

– Пойдем со мной?.. – жалобно попросил старик, и стал походить на пуганую ворону.

– Ищи себе другого ассистента, – сказал Он.

– Нашел бы, если б знал, где, – старик совсем выдохся.

– Что же, теперь я должен тебя спасать. Дела у меня, – отрезал Он.

– Пойдем, пойдем, – позвал старик, – нужен ты мне, – и даже ухватился за лыжную палку.

Он скосился на дома. Теперь они вроде бы даже наклонились вперед и висели над лесом.

– Может, ты меня сонного зарезать хочешь? – спросил Он, понимая, что давно пора спрятаться в лес.

Вдалеке напоследок еще раз булькнуло, и в небе завертелась звездочка с четырьмя хвостиками по краям.

– Пойдем, – попросил старик. – Без тебя мне никак не пройти.

– Куда? – спросил Он. – Ведь врешь все?

Дома теперь занимали полнеба.

– Ничего ты не понимаешь, – остановился старик. – Я, быть может, тебя все это время только и ждал. Ошибся малость, с кем не бывает… Только ты не уходи, не уходи. Я тебе такое покажу… и научу, как с «ними» общаться, и кое-что объясню, до чего дошел, а главное у меня энергия против них есть… чтоб им пусто, чтоб они скисли, и говорить мне много здесь нельзя, хотя, конечно, они почти замороженные… – Он вовсе перешел на скороговорку шепотом: – Но все равно слышат и посылают против меня всякую звероподобность, хотя сами мне имечко и дали… а чтобы в полном обличье – не-е-е… я думаю из-за потери уравновешивающих… но это может просто вписываться в вариацию… а потом колеблется в другую сторону… к весне, например… может, я до весны не доживу… кто знает, может, никто не доживет…

– Кому ж здесь доживать, – согласился Он, не особенно задумываясь над словами.

Их снова окружала вселенская тишина.

– Да никого здесь нет лет двадцать. Вначале еще водились нелегалы, но такие дикие, что слов нет – ни на что не годные, ничего не боящиеся, самый лучший материал для «них», потому что пьющие много. А весной и летом сами явятся. Вот увидишь, ей богу, вот те крест, – начнут из стен проявляться, или, например, – из любого камня. Раз – и вот они, пожалуйста, явились не запылились. Боже упаси!

Все плачутся, все грозятся, всем кажется, что они самые что ни на есть бедные, юродивые, думал Он, тянут на себя одеяло, возвеличивают до небес, возводят пьедесталы, пьют и едят на злате-серебре, и что-то воображают, надуваясь от важности, а ведь ошибаются… не может весь мир быть привязанным к одному колесу…

– Чего же ты здесь сидишь? – спросил Он.

– Дела прозаические, – сказал важно старик. – Наука!

Он сплюнул и выругался в глубине души.

– Какая наука? – переспросил, испытывая страшную тоску, которая только и спасала всю жизнь.

Дома совсем накрыли их.

– Изменение пространственно-временного континуума неизбежно несет в себе схлопывание в точку. Главное, чтобы она была свернута как можно туже, если говорить обыденным языком… – выложил старик одним махом. – Ну как согласен?

Ничего Он не понял, абсолютно. Но то, что взгляд у старика стал не наглым, а тоскливым, как у голодного пса, понял.

– У меня и «Наполеон» есть настоящий, – добавил старик и заглянул ему в глаза пытливо, – и еще всякая ерунда, а консервами вся кладовка забита… нужен ты мне, нужен, кому я все это передам? А?

– Чего ж ты побежал? – спросил Он еще раз.