И у археологов работа пошла. Организатором Кедровкин оказался прекрасным! Светает у нас в это время часов после пяти. Клевцов в пять уже выходил на разведку. Его работа проста – наметить маршруты для поисковиков. В семь утра Валера ведет на поиск три бригады человек по семь-восемь в каждой. Состоит бригада из двух-трех студентов, которых Кедровкин сам отобрал из числа интересующихся археологией, и с ними три-четыре наших старшеклассника, которые хоть немного знают местность. Валера их всех сопровождает до начала их маршрутов, которые уже обследованы Клевцовым и самим Валерой. Отводит их к начальной точке маршрута, еще раз все объясняет, а потом еще и ходит за ними, проверяет. Обед брали с собой сухим пайком, чтобы разведку вести неотрывно часов восемь-девять, чтобы вернуться засветло, пока с пути сбиться почти невозможно.

Овсянников стал разливать чай по чашкам, выставил на стол вазочки с халвой, конфетами, печеньем.

– А вы, я смотрю, чай пьете вприкуску, – улыбнулся Воронов.

Учитель улыбнулся:

– В наших местах «чай» – это своего рода клуб по интересам. Иной раз как сядем в учительской после шестого урока, так и сидим до позднего вечера. Бывало, что приходилось просить, чтобы на машине домой подбросили. Между прочим, в этом доме и размещались все археологи в тот раз.

Ирма снова удивилась:

– «В тот раз»? Значит, был и другой «раз»?

Овсянников взял в руку блюдце, на котором стояла чашка, сделал несколько глотков и ответил:

– Был, и не один. Просто с этого лета все началось. Именно в то лето я впервые узнал о «чертовом городище».

В гостях у Овсянниковых сидели допоздна.

После долгого чаепития с мужем состоялось почти столь же длительное и с женой, которая будто преградила им путь столом, на котором батареей стояли банки с вареньями и компотами и самый настоящий самовар с сапогом, а в любезном приглашении царствовала непреклонность.

Ну, как тут откажешься!

Домой шли уже в полумраке, отгоняя комаров и мошек, которые их облепили, и пришли искусанными и злыми. Поэтому, когда Ирма, уже почти раздетая, сбегала и принесла бутыль мутноватой жидкости, пару огурцов и шмат сала, Воронов эстетствовать не стал, нарезал сало и намахнул стаканчик самогонки, которая ему сразу понравилась, а потом, буквально через пару минут, еще один.

Выпил и погрузился в легкую расслабленность, размышляя, как хорошо вот так, без лишних забот, жить в таежной тиши. Ни тебе звонков «какделастарик», ни тебе ворчаний, как в московском окружении, сплошное удовольствие!

То ли долгий день, то ли деревенская самогонка тому причиной, а ко сну Воронов отошел сразу. И уснул с удовольствием.

Неизвестно когда, но удовольствие было прервано. Причем, вероятно, в довольно скором времени.

Сначала Воронов через сон услышал какое-то бубнение и подумал, что это из сна и сейчас пройдет.

Не проходило.

Он повел рукой по кровати – Ирмы не было.

«Наверное, с бабкой разговаривают», – подумал он. Ругает, поди, ее бабка за что-то, но ругает негромко, чтобы его, Воронова, не разбудить.

Он уже удобнее устроился, чтобы снова заснуть, как вдруг раздался удар. Ну, не удар даже, а скорее толчок или шлепок. Да, наверное, шлепок. Будто кто-то в пылу спора пристукнул ладонью по столу.

«Это что они так разошлись», – удивился Воронов. Бубнение стало громче. Услышав вновь какой-то резкий звук, Воронов после короткой паузы все-таки решил подняться и выйти к спорщицам.

Он уже был возле двери, когда Ирма подошла к двери и со словами:

– Тише ори, Лешу разбудишь, – заглянула внутрь.

Видимо, она сделала это специально, потому что за тот краткий миг, пока она заглядывала в комнату, в такой темноте ничего нельзя было разобрать. Кроме того, она, отходя, закрыла дверь неплотно, оставив довольно большую щель.

Воронов замер у двери. Все происходящее ему не нравилось, и он обратился в слух.

Ирма, видимо, вернувшись к столу, села и заговорила так, чтобы Воронову все было слышно.

«Интересно, – подумал он, – Ирма услышала мои шаги и потому открыла дверь, или она открыла и стала говорить громче, чтобы разбудить меня». Впрочем, раздумывать было некогда, потому что беседа явно обострялась.

– Ты что, думаешь, давно не виделись, так я все забыл? А, моя неверная первая любовь? – Мужской голос был переполнен сарказмом.

– Да, пошел ты, «любимый»! – не сдерживала себя Ирма. – Верность ему подавай! Надо мной вся Балясная ржала, как кони! В моей кровати мою же лучшую подругу трахал, а я вернулась не вовремя!

– Ну, так, ты ведь говорила, что ближе к обеду вернешься! – хохотнул мужской голос.

Снова раздался глухой шум, и мужской голос продолжил:

– Ты, Ирма, не ерепенься! Характер твой, может, и остался, да мне на него наплевать!

– Наплевать ему, – после короткой паузы усмехнулась Ирма. – А чего же ты, Феденька, прибежал как цуцык? Соскучился? Кровать решил проверить?

– Да, по хрену мне и ты, и твоя кровать, и твой хахаль!

Федор, как его называла Ирма, говорил шепотом, но это не ослабляло накала его голоса.

– Ты мне комедию тут не ломай! Дураков тут нет, время всех учит!

– Да ты, как был дураком, так и остался, и время тебе не поможет, – сдавленно выдохнула Ирма, но что-то в ее голосе изменилось. Появилась какая-то неуверенность.

Видимо, это понял и Федор, потому что заговорил совершенно иначе – уже не шепотом, а голосом. Очень негромким, но – голосом.

– Эх, Ирма! Называть-то меня ты хоть как можешь. Твоя правда: я тебя до сей поры люблю. Но я-то один, а должна ты многим…

– Да нет на мне долга.

Ирма тоже говорила другим голосом. Уже без запала, без злости, устало и почти обреченно.

Оба молчали.

После паузы Федор спросил все так же тихо, рассудительно:

– Ты сейчас-то зачем комедию ломаешь, Ирма?

И снова замолчал.

– Не ломаю я ничего, Федя.

Ирма говорила обычным голосом. Негромко, но уж вовсе не шепотом.

– Я там ничего не брала. Была? Да, была! Но ничего не брала, потому что там уже ничего не было. Ни-че-го! – отчеканила она по слогам.

Снова повисло молчание, которое прервал долгий и тягостный вздох Федора:

– Ладно, пойду я. Я-то ведь хотел, чтобы все по-культурному решить, а ты, вижу, все свою линию гнешь.

По звукам стало ясно, что он поднимается, идет, видимо, к двери. Потом звуки снова затихли, и Федор сказал:

– Он мне-то мало верит, а уж тебе…

Видимо, он двинулся к двери, потому что Ирма спросила, чуть повысив голос:

– Он здесь?

Федор ответил с раздражением:

– Ты его не знаешь, что ли! Сейчас нет, а через пять минут нарисуется.

Дверь скрипнула, открываясь, и стукнула, закрываясь.

Потом снова скрипнула. Ирма, видимо, вышла во двор, чтобы закрыть ворота, и Воронов решил, что ему пора возвращаться в постель. Во всяком случае, пока надо делать вид, будто он ничего не слышал и, следовательно, знать ничего не знает.

Ждал Ирму, но она так и не шла, и Воронов уснул один. Да оно и лучше, спокойнее спится…

Тем не менее утром обнаружилось, что Ирма сопит под боком, а после пробуждения всем поведением стала показывать, что всю ночь провела рядом с Вороновым и терпела его пьяное состояние. Это Воронову нравилось еще меньше, чем ночной разговор с таинственным Федором, но играть в сыщика он не хотел, да и не знал, как начать.

После завтрака бабка неожиданно сказала:

– Идите-ка вы на речку, чего тут мне шары-то мозолить.

– «Шары» – это бабушкины глазки лазоревы, – любезно пояснила Ирма, но идею подхватила. – В самом деле, пошли.

Шли долго. Сперва до берега, потом вдоль него, миновав шумную компанию местной ребятни, игравшей на песке.

– Долго еще? – поинтересовался Воронов.

– Терпи-терпи, я тебя на настоящий пляж веду. Пляж с золотым песком, – ответила Ирма.

Через несколько десятков метров женщина остановилась и стала снимать халатик.