Ещё удар, ещё…

Чем больше Климов бил, тем сильнее Илья смеялся. Растягивая в улыбке разбитые губы, смотря прямо в глаза из-под длинной, светлой, но уже испачканной в кровь чёлки. Упёрся рукой в грязную арочную стену, чтобы не упасть. Только бы не упасть!

Глаза Климова, красные от лопнувших мелких сосудов, выглядели дико, как у сумасшедшего.

Схватил за шиворот. Тряхнул так, что зубы клацнули.

— Что ты молчишь, тварь! Скажи что-нибудь! Хотя бы, что тебе жаль!

Сквозь боль в груди начала закипать злость и обида. Не на Климова, нет. Он тут вообще не причём, что так всё сложилось. На жизнь. На эту блядскую жизнь!

— Что? Жаль? Мне должно быть жаль? На хуй! Мне не жаль! — Зорин вырвался и теперь выплёвывал слова окровавленными губами Климову в лицо. — Мне не жаль! Ты можешь себе представить, что такое больной ребёнок? Твой ребёнок! Которому ещё нет и полугода, а он в реанимации, потому что ему должны делать операцию на сердце! И, блядь, не у нас, потому что, наши, суки, не умеют, а в Праге. А у тебя нет ни одной грёбаной копейки! Да если бы надо было, я бы раком на Красной площади встал, понял! Да я, считай, и встал! И пока долг не отработал, не разгибался!

Климов отшатнулся. Даже в мутном свете фонаря с проспекта было видно, как он побледнел. Упёрся спиной в известковую стену и обессиленно сполз по ней на землю. Прошептал еле слышно:

— Что? Сердце? У Мишеля?

Вышло коряво. Язык похоже, совсем не слушался:

— А ведь Серафима сказала тогда: «Илюша не мог кричать, потому что у Мишеньки больное сердце!»

«Что он несёт? Что он несёт?» — стучало в висках у Зорина.

Климов протянул руку и дёрнул Илью на себя, поймав у самой земли, обнял, прижал к груди сверкающее злыми слезами лицо.

— Прости меня, — прошептал в макушку. — Прости… прости… прости…

Илья не выдержал и его всё же прорвало. Слёзы полились горячими ручьями, смешиваясь с кровью из разбитого носа, губ, пачкая яркую климовскую футболку. Боже, пусть всё это кончится! Пусть весь этот кошмар наконец кончится! Как же хочется побыть слабым в этих руках, таких любимых руках, которые одинаково умеют причинять и боль, и наслаждение.

Климов прижал его сильнее, провёл ладонями по выступающим лопаткам, потом поднёс руки к лицу, приподнял за дрожащий подбородок. И глядя уже прямо в глаза, снова произнёс:

— Прости меня! — Обвёл большим пальцем кровоточащие губы. Прижался своими. — Ты больше не будешь один. Никогда! И я не буду! Позволь мне… — голос Климова дрожал. — Я не могу больше один, не хочу! Только с вами! С тобой, с Мишкой… Я прошу, прости меня…

Илья изо всех сил, как за единственное спасение, как за последнюю соломинку уцепился за тело Егора обеими руками. Еле заметно кивнул головой. Но Климов понял. Понял и сжал сильнее, чтобы уже никуда не отпускать.

Завизжали тормоза автомобиля, хлопнула дверца, и в арку влетел Кричевский.

Окинул взглядом друга, который руками, испачканными красным, обнимал избитого мальчишку.

— Блядь! Опоздал! Твою ж мать…

Криво улыбнувшись Кричевскому, Климов на секунду отстранился от Ильи, освободив руки, поднял левую и сорвал с неё заляпанный тёмным пластырь.

На запястье алела расправив крылья маленькая татушка-ласточка.

— Не подвела! Она не подвела! Мы возвращаемся, Рич. Вместе возвращаемся!

Конец

Мои любимые читатели! Очень рада, что вы со мной. Я знаю что вас очень много, но вы молчаливы и скромны!)))

Подошла к концу эта история, и я очень хотела бы, чтобы вы оставили свои отзывы о ней. Мне было бы приятно знать ваше мнение. Спасибо, что не оставляли мальчиков на протяжении их сложного пути.

========== Эпилог ==========

В подарок всем читателям, кому было жаль расставаться с нашими героями, маленький бонус. С праздником вас, дорогие мои! С Днём влюблённых!

*****

Климов сидел на диване в огромной квартире-студии с ноутом на коленях и в третий раз перечитывал текст контракта с новым поставщиком. Его бухгалтер и делопроизводитель в одном флаконе, Игорёк Жданов, улетел в отпуск и сейчас грел свою счастливую тушку на морском песочке где-то в Анталии, и Климову приходилось мучиться с бумагами самому.

Эту квартиру по соседству с зоринской он выкупил после того, как старушку-соседку забрали к себе родственники. Две комнаты и кухню объединили в одно большое светлое помещение, превратив в стильное жильё с высокими потолками и модным дизайном, устраивающее Климова по всем параметрам.

Но основным достоинством данного жилья было то, что путём нехитрых строительных манипуляций и некоторых денежных вливаний в бюджет соответствующих бюрократических органов в смежной стене между квартирами Зорина и Климова была проделана дверь, объединившая их жильё в общее. С двумя отдельными входами.

«Для конспирации», — шутил первое время Илья. Но доля истины в этих словах всё же была. Совсем не хотелось, чтобы маленького Мишку шпыняли сверстники сначала в детском саду, а потом и в школе, тыкая носом в то, что его отец живёт с мужиком. Человеческую жестокость и глупость пока никто не отменял. Поэтому совместное проживание старались не афишировать и каждый имел свою, относительно автономную жилплощадь.

Со временем причины такого обустройства жилого пространства как-то стёрлись из памяти, всем соседям и знакомым было плевать, кто и с кем живёт у них за стенкой. Да и Мишель, здоровый пятнадцатилетний лоб, ростом уже выше Ильи, симпатичный, спортивного телосложения, своим внешним видом вряд ли вызывал в ком-то желание его задевать.

Сейчас он чем-то шуршал за кухонной стойкой, шерудил в холодильнике, гремел посудой, короче всячески привлекал к себе внимание и отвлекал от работы.

— Ты во сколько уходишь? — спросил его Климов.

— Сейчас уже, — донеслось в ответ.

— Позвонишь отцу, когда вечеринка закончится, он тебя заберёт, — не отрываясь от ноута произнёс Клим.

— Пап, да какого чёрта? Что я сам домой дорогу не найду?

Климов обернулся к двери и, не увидев там Ильи, удивлённо уставился на Мишеля.

— Ты чего орёшь? Он тебя всё равно из кабинета не услышит.

Мишка теперь сидел за барной стойкой, перемешивая сахар в чашке и громко колотя ложкой по стеклу. Обернулся, задумался и как-то обыденно так брякнул:

— Я вообще-то к тебе обращался.

У Климова гулко ухнуло сердце и забилось какой-то сумасшедшей барабанной дробью в районе горла. Он уставился на Мишку, не в силах унять тахикардию или произнести хоть слово.

Потом отдышался, откашлялся немного и, собравшись с духом, переспросил:

— Уверен? Ты меня ни с кем не путаешь?

— Ха-ха! Очень смешно! — шумно отхлебнув чай, Мишка звякнул чашкой о столешницу, спрыгнув с высокого барного стула, и подошёл к Климову.

— А что, скажешь — не отец? Да я не знаю, кто из вас со мной за всю жизнь нянчился больше. Задолбали уже оба! Что вы с меня пылинки сдуваете, как будто я ваза китайская? У других по одному отцу, так они не знают куда деваться, а у меня целых два! И оба мозг выносят! Отстаньте уже! Я сам доберусь, не маленький! И Королеве-матери скажи, чтобы телефон мне не обрывал! Я с девочкой буду. Ну не позорьте меня уже перед ней, а, пап? — И вышел, громко хлопнув дверью.

А Климов остался сидеть с открытым, как у рыбы, ртом, хватая воздух то ли от распирающего чувства восторга в груди, то ли от возмущения этим наглым, неизвестно когда успевшим вырасти, засранцем.

*****

— Илюш, а ты знаешь, что у Мишки девочка появилась? — оторвавшись от любимого горячего тела, так и не ставшего с годами менее желанным, Климов вопросительно посмотрел на Илью.