Разгадка выплыла совершенно неожиданно. Заполняя после ночных полетов собранные у курсантов летные книжки, Иван Николаевич наткнулся на вторую записку, забытую под обложкой.
Это был точно такой же листик, как и первый, только почерк оказался другим.
«…То-то я смотрю, Костя ходит помятый какой-то, не высыпается. Горит на работе (рисунок: сердечко, обрамленное языками пламени). Хи-хи. П.Э так горяч. Первый раз, новые впечатления»
Выхватив из нагрудного кармана первую записку, Иван Николаевич с сильно бьющимся сердцем сложил их рядом. Два клочка явно некогда составляли одно целое: рваный край по одной из сторон совпадал. Тон бумаги и клеточки – тоже. Текст, если вдуматься, тоже тянул на диалог двух заговорщиков, сопричастных одной тайне. Костя, значит. Костя….
Иван Николаевич вдруг успокоился. Он перевернул обложку летной книжки. Та принадлежала Даше. Сверил почерк. Совпадает. Значит, найденную на полу первую записку писала Даша. Отлично. Теперь нужно выяснить – кому она ее писала. Уж он выведет этих девиц на чистую воду.
Пройдя в канцелярию, Иван попросил у секретарши папку с автобиографиями курсантов и засел за изучение. После мучительных поисков ему удалось обнаружить предполагаемого автора второй записки. Ею оказалась та самая девочка, с «афганскими заходами» и зеленым чаем. Маша… и как раз из Костиной летной группы. Пиздец… И на чем они так скорешились с Дашкой? Одна любит крепко выпить и покурить, шашлыки-машлыки, вторая – ЗОЖница и чуть ли не вегетарианка. Да и вообще они очень разные. Не верится что-то… Вдруг, это какой-то розыгрыш?
Иван поблагодарил секретаршу и вернул папку на место. Шагая по аллее мимо столовой, он услышал музыку – это тетеньки-поварихи развлекали себя, в отсутствие курсантов переключая радио на ностальгические программы, где передавали совсем уж древние песни советской эстрады. Строка одной из них заставила Ивана стиснуть кулаки и глухо взвыть в бессильной злобе:
«…Ну что же тут поделаешь - другую выбрал ты.
Красивая и смелая дорогу перешла,
Черешней скороспелою любовь ее была…»
Домой Иван Николаевич пришел поздно. До темноты сидел в машине под окнами, потягивал из пластикового стаканчика текилу, удачно найденную под сиденьем – подарок халявщика Андрея в день первого самостоятельного полета, жевал лимончик и думал. Шок уже прошел, оставалась лишь горечь запоздалого понимания того, что шанс на взаимность у него однозначно был, но он проебал его столь же фатально и непоправимо, как смертник - скорость на четвертом предпосадочном развороте. Своими собственными руками. И этот молодой охламон тут ни при чем даже. И Паша ни при чем. Никто не виноват, кроме самого Ивана, слишком старательно оберегавшего свою страшную тайну. Признавать факт было очень противно, но забродивший сок голубой агавы притуплял болезненные ощущения настолько, что еще через какое-то время несчастный влюбленный счел себя в силах покинуть убежище и пойти домой к семье. Светка, конечно, заметила запах алкоголя, поморщилась. Ване удалось сослаться на визит каких-то наспех выдуманных им высоких лиц в тренажерный комплекс, мол, без стакана бы встреча на высшем уровне обойтись ну никак не могла. Проблем с алкоголем у супруга отродясь не было, и Светлана Сергеевна махнула рукой: ложись уж спать, дипломат хренов. Быстро слазив в душ, глава семьи наощупь пробрался в темную спальню с занавешенными окнами и юркнул под одеяло, распространяя текиловый дух и почти сразу проваливаясь в пьяный сон без сновидений. Ну как… Почти без.
Скрытые в джунглях от посторонних глаз пирамиды возносили к небу свои плоские вершины, к которым вели сотни ступеней. Звучали ритуальные песнопения в честь жестоких и кровожадных ацтекских богов, качались разноцветные перья головных уборов. Пахло цветами и холодом камня, поднимался в воздух дым курильниц с приторно-сладким, наркотическим ароматом. Приближался рассвет: здесь, на вершине пирамиды солнце будет видно раньше, чем там, у ее подножия, а светило нужно встретить свежей теплой кровью жертвы. И этой жертвой был Иван. Он лежал на каменном жертвеннике, связанный и беспомощный. Из всей одежды на нем оставалась лишь набедренная повязка, не защищающая ни от ледяного холода камня, ни от взглядов жрецов, наблюдавших за ним из-под своих птицеголовых масок. Рокотали барабаны, гулко и тоскливо, словно лопалась чья-то утроба. Иван откуда-то точно знал, что должно произойти: с первым лучом солнца обсидиановый кинжал рассечет его грудь, и безжалостная рука жреца вырвет и торжественно вскинет к светлеющему небу еще бьющееся живое сердце.
Он приближался, жрец Солнца. Высокий и крупный, с пронзительным взором, в высоком уборе из перьев и широком одеянии с орнаментом. Приподняв голову, Иван смотрел в глаза своей прекрасной смерти. Они были зеленые… Паша, и здесь от тебя покоя нет!
Жрец начал читать заклинание или молитву, тяжко, отрывисто выговаривая слова незнакомого, странно звучащего языка. В свете огня сверкала черная жирная поверхность обсидианового лезвия, вознесенного к серенькому небу. А Иван все никак не мог оторвать взора от лица жреца, ощущая, как в груди и о ужас! – внизу живота – в нем словно разгорается пламя. Вырвать сердце живьем? Да легко! Сделай это, Паша! Больнее уже точно не будет! Только своей собственной рукой, вот этими длинными смуглыми пальцами, глаза в глаза, и чтобы кровь жертвы стекала с ладони по локтю, маслянисто скользя в глубину широкого рукава ритуального облачения…
Жрец оборвал свою песню, теперь его лицо склоняется почти вплотную к лицу жертвы. Бархатное касание губ переходит в глубокий поцелуй, язык скользит в горло, перекрывая вдох, зубы впиваются в нижнюю губу. Иван счастлив. Теперь и умирать не страшно. Он жадно отвечает на поцелуй, тянется к прекрасному жрецу, насколько позволяют веревки. Лезвие рассекает грудную клетку, слышен треск ломающихся ребер, но боли отчего-то нет. Когда умелая кисть жреца погружается в жуткую рану, Иван ощущает ни с чем не сравнимое блаженство. Как же сладко и горячо! Рука движется внутри, ласкает сердце, заставляя стонать короткое имя и выгибаться навстречу мучителю, боли нет, действительно, нет. Значит, и смерти нет, есть лишь зеленые глаза и эти руки, в которых сердце тает и поет свою последнюю предсмертную песнь. Песнь гибнущей любви…
- Ваня, Ваня, что с тобой? Проснись сейчас же! – голос Светки полон неподдельного страха. В голове плавают клочья пьяного тумана вперемешку с обрывками сна, но в это месиво грубо врывается реальность. По глазам наотмашь бьет свет ночника, и совершенно не хочется открывать веки.
- Че случилось? – собственный голос неузнаваемо-хрипл, будто с похмелья, хотя алкоголь еще и не начал выходить из крови, слишком мало времени прошло. Иван садится в кровати, не открывая глаз, и ежится от холода: все тело покрыто мерзким ледяным потом. Пахнет кактусами этими чертовыми еще… Жена обнимает его за плечи.
- Ты во сне кричал, Вань. И стонал, корчился. Страшно так. Тебе что снилось?
- Да дрянь какая-то. И жуть… - мужчина передернул плечами, вспомнив картину жертвоприношения. – Кошмар, одним словом.
Ответом ему было недоверчивое хмыканье супруги и ее теплая ладошка на бедре.
- Ну-ну… Кошмар, значит. А по-моему – жесткая порнушка. И кто же эта самая Маша? Или Глаша?
Ваня хотел возразить, но, наконец, понял и ужаснулся. Трусы были влажными и липкими совсем не от пота…
========== Часть 4 ==========
Недаром говорится: «Утро вечера мудренее». Лежа в постели субботним утром в полном одиночестве (супруга вскочила раньше и сейчас возилась на кухне), Иван Николаевич еще раз осмыслил вчерашнюю новость о романе замкомэска и внезапно нашел крайнего. Костя! Нет, в самом деле, не мог же Паша сам проявить инициативу. Зачем бы ему? Даже если он не той, так сказать, ориентации. Был бы он любитель злоупотреблять властью – уже давно бы случилась какая-нибудь гадкая скандальная история. А тут все тихо, и мальчик как бы ни при чем. Ловко придумано, что и говорить! Есть такая порода людей – карьеристы. Они не остановятся ни перед чем. И дружбу изобразят, и любовь, и телом не постыдятся торговать во имя своих целей. Перед нами – очередная подстилка со смазливой мордашкой и полным отсутствием принципов. А он-то еще считал Костю другом, сочувствовал ему, поддержать пытался… Тьфу, мерзость какая!
