Сейчас половина четвертого, и на обед все, кроме Эллисон, берут гамбургеры с лососиной. Она вегетарианка и поэтому заказывает себе спагетти. Официантка, похоже, пьяна; на вид ей лет сорок, у нее тонкие, сбившиеся в неаккуратные пряди волосы и неестественно белый искусственный передний зуб. Она с радостью сообщает, что приехала сюда из города Корваллиса, что в Орегоне, четыре года назад и всего как два месяца вышла замуж за повара; на свадьбе она была в тех самых джинсах, которые и сейчас на ней. Теперь она живет с мужем в казарме на четвертом этаже. Она сразу забывает, что заказывала Анна, поэтому возвращается к их столику, чтобы переспросить. У Анны возникает странное, но уже знакомое желание стать такой же, как эта официантка: быть сорокалетней непривлекательной женщиной, жить в странном маленьком городишке на Аляске с мужем-поваром, который любит тебя, и чтобы никто не тянул тебя на острова, где водятся медведи.
Пообедав, они отправляются к пристани и вскоре садятся на катер, который, подпрыгивая на волнах, увозит их на север к фьорду Харриман. Все разговаривают с капитаном, крепким бородатым мужчиной, только Анна не встает со своего места у борта. Ветер бьет ей в лицо, и от холода кожа теряет чувствительность. Через час капитан заглушает мотор, и катер по инерции подплывает к скалистому берегу. За острыми камнями виднеются папоротники, пятна травы и большие кустистые заросли аралии, за ними — ели и ольшаник, а за деревьями — ледник. Впервые они видят ледник своими глазами. Он буквально врос в скалу, почти став с ней одним целым. Его площадь — примерно три квадратных мили. Анна думала, что ледник должен быть чистым, сверкающим, с аккуратными краями, как увеличенный до огромных размеров кубик льда из холодильника, но то, что она видит сейчас, больше похоже на громадную беспорядочную кучу грязного снега. К тому же снег не белый, а голубоватый, как будто его подкрасили синькой.
Каяки привязаны к верхней палубе катера, и капитан с удивительной ловкостью взбирается наверх, чтобы спустить их. Они аккуратно укладывают каяки на камни и в своих черных резиновых сапогах хлюпают обратно по мелководью, чтобы забрать с катера рюкзаки. Наконец катер уплывает, и все вокруг начинает казаться бесконечным: небо, море, скалы и пустынный берег. Анна не может поверить, что все это существует на самом деле даже тогда, когда она сидит с профессорскими детьми или ест замороженный йогурт с Дженни в университетской столовой. Сейчас вся ее прежняя жизнь кажется далекой и какой-то неестественной. Вот настоящий мир: кристально чистый воздух, ветер, колышущий высокую траву, вечернее солнце, отражающееся в спокойных волнах, которые с шуршанием накатываются на камни. Но все равно она чувствует себя глупо. Мысли о своей незначительности в этом мире и сами кажутся незначительными. К тому же восторг не исключает страх.
Примерно в пятидесяти ярдах от воды они разбивают палатки.
— Если вы скажете, что мне делать… — обращается Анна к Эллиоту, и он вручает ей складные шесты, на которых должна крепиться палатка. Они сложены и держатся на резиновом шнуре. То, как металлические трубки вставляются друг в друга и нечто сложенное превращается в нечто прямое, напоминает ей о фокусах с волшебной палочкой на детском празднике. Земля оказалась мягкой, шесты втыкаются легко. Когда палатка наконец поставлена, Анна на коленях, чтобы не вносить грязь, забирается внутрь и замечает, что из-за бирюзового нейлонового навеса ее руки приобрели синеватый оттенок. На задней стороне палатки Эллиот расстегнул застежку-молнию, под которой оказалось треугольное окошко, и от этого сразу стало как-то уютнее, как будто он повесил колокольчики над дверью или поставил почтовый ящик с их именами, на случай если Эллисон и Сэм захотят прислать им письмо. Анна затаскивает в палатку спальные мешки (они все еще не распакованы), а рюкзаки они оставляют у деревьев.
До завтрашнего утра плавать на каяках никто не собирается. На ужин братья готовят макароны с сыром и кусочками вегетарианских сосисок.
— Анне этих сосисок не клади, — говорит Эллисон. — Она их не любит.
Когда все съедено, Сэм вешает сумки с провизией на дерево. Братья начинают партию в шахматы (они играют на маленькой магнитной доске), а Эллисон идет на берег делать записи в свой дневник. Не зная, чем ей заняться, Анна забирается в палатку, переодевается в новую футболку и рейтузы и залазит в спальный мешок. В угасающем вечернем свете она принимается за детектив, который Эллисон читала в самолете. Но она читает невнимательно, порой приходится переворачивать пару страниц обратно и перечитывать их заново, чтобы понять смысл. Прошло минут сорок, прежде чем в палатку зашел Эллиот. Он приветствует Анну невразумительным односложным восклицанием и, повернувшись к ней спиной (у него загорелая кожа, худые, но мускулистые руки), снимает шерстяной свитер и футболку, стягивает джинсы и в одних серых спортивных трусах забирается в свой спальный мешок.
— Ты, кажется, сейчас пишешь докторскую по неврологии? — вежливо интересуется Анна. — То есть в больнице врачом ты быть не собираешься, верно?
— Я хочу заниматься научными исследованиями или, возможно, преподавать, — отвечает Эллиот. — Но делать операции со скальпелем в руках я не буду, если ты это имела в виду.
— И у тебя есть какая-то определенная тема, над которой ты работаешь?
— Я состою в группе, исследующей, каким образом разные части мозга реагируют на стресс. Сейчас мы изучаем миндалевидные железы, но, думаю, тебе это ни о чем не говорит.
— Где-то я такое название слышала.
Наступает долгая пауза.
«Ну и ладно, — думает Анна. — Не хочешь разговаривать — не надо».
Но тут Эллиот говорит:
— А ты, кажется, в Тафтс учишься?
— Да, я как раз перешла на последний курс. Этим летом у меня была стажировка в рекламном агентстве. Бостон мне очень нравится. Знаешь, то, что говорят о бостонских водителях, полностью соответствует действительности, но у меня нет машины, поэтому меня это ничуть не трогает.
— Я знаю Бостон. Я учился в юридической школе в Гарварде.
— Ого!.. Ты времени зря не терял.
Он снова предпочитает не отвечать. Но сейчас они оба лежат в спальных мешках на спинах, и Анна не может не почувствовать, что их разговор напоминает беседу супругов. Есть в этом что-то интимно-обыденное, то есть без всякого флирта или заигрывания. То же самое она ощущала, когда однажды на втором курсе помогала одному аспиранту, соседу по общежитию, закупать продукты на выходные. Его звали Викрам, она не испытывала к нему никаких чувств, просто они вместе бродили по супермаркету с тележкой и обсуждали покупки: «Почему виноград такой дорогой?» или «Ну что, будем покупать соленое печенье?»
Эллиот поворачивается на бок, спиной к Анне. Ей бы стоило притихнуть (он явно пытается заснуть), но неожиданно для себя она спрашивает:
— Что ты думаешь о свадьбе Сэма и Эллисон? Обалдеть можно, да?
— Я за них рад, — отвечает Эллиот. — Надеюсь, они счастливы.
— А ты знал, что у них все так серьезно?
— Если бы все не было так серьезно, Сэм выглядел бы полным идиотом. Твоя сестра — удивительная девушка.
Удивительность Эллисон (обычный источник чувства гордости для Анны) кажется ей неинтересной темой для разговора, поэтому она умолкает. Эллиот тоже молчит. В палатке очень темно, до них доносится шум волн. Проходит около часа, и Анна (в животе появилось ощущение тяжести и вздутия) начинает задумываться, о чем ей следует больше переживать: что она так и не сможет заснуть или что заснет и во сне громко пукнет. Потом ей представляется кудлатая коричневая медвежья шерсть, подвижный влажный нос, длинные темные и слегка загнутые когти. Конечно, все это лишь игра воображения, но все равно хорошо, что она сейчас в палатке, — в конце концов, это хоть какое-то укрытие. Медведю еще лучше: его все боятся. Наверное, здорово, когда можно свободно бродить себе среди деревьев или по берегу моря.
