Сейчас же Анне еще четырнадцать лет, и она сидит на крыльце так близко к Элизабет, что чувствует запах больничного мыла на ее руках. Пакеты с едой, которые привезла Элизабет, лежат на земле там, где она их бросила. Вот-вот к ним выйдет Рори и начнет просить сводить его в бассейн. Вернувшись домой, они, поскольку Даррак опять уехал в другой город, закажут на обед китайский суп с вермишелью, курятину в орехах кешью и говядину с брокколи.

— Мои родители разводятся, да? — спрашивает Анна. — Правда, разводятся?

— Тебе просто нужно понять, что большинство мужчин — очень слабые существа, — говорит Элизабет. — Это единственный способ научиться прощать их.

Они договорились забрать Анну в девять, но без пяти девять Дженни звонит и сообщает, что, скорее всего, они приедут в половине десятого или без четверти десять. Она говорит, что Энджи поздно вернулась с работы и ей нужно принять душ (Анна понятия не имеет, где работает Энджи).

— Извини, что так получилось, — добавляет Дженни. Анна сидит за столом. Не вставая со стула, она поворачивается и окидывает взглядом свою комнату в общежитии: огромная кипа газет, достигшая уже таких размеров, что стала походить на широкий диван; туфли, выстроенные рядком у стены; пластиковый стаканчик на чемодане, который придвинут к кровати и приспособлен ею под журнальный столик; и, наконец, сама кровать, застеленная Анной всего пару минут назад, хотя сейчас уже поздний вечер: закончив наряжаться, она не знала, на что еще потратить свою энергию. Именно вид кровати (взбитые подушки и разглаженное пуховое одеяло во фланелевом пододеяльнике) навел Анну на мысль, что можно было бы сказать Дженни, что они вообще-то могут и не заезжать за ней, потому что она просто решила остаться сегодня дома. Через десять минут она уже будет видеть сны, и все, что ей нужно, — это пройтись по коридору, умыться, потом переодеться в пижаму, намазать губы гигиенической помадой и выключить свет. Анна всегда рано ложится спать. Это немного странно, потому что остальные студенты так себя не ведут.

— В общем, мы будем минут через тридцать-сорок пять, — говорит Дженни.

Слова «знаешь, я немного устала» едва не срываются с губ Анны, и она уже готова сконфуженно рассмеяться: «Я, наверное, лучше останусь. Извини. Это, конечно, свинство с моей стороны, но все равно спасибо, что пригласили. Потом расскажете, как все прошло. Наверняка это будет высший класс». Если Анна раскроет рот, слова полетят по телефонным проводам через все общежитие, Дженни услышит их на другом конце провода, и Анне не придется куда-то идти. Дженни, как хорошая подруга (она и есть хорошая подруга), конечно, попытается уговорить Анну поехать с ними. Но Анна будет упорствовать, и Дженни, прекратив настаивать, откажется от своей затеи взять с собой Анну. Но тогда они никогда не станут по-настоящему близкими подругами, потому что Анну будут считать странной девушкой, которая, когда все ехали в Массачусетс, в последнюю минуту соскочила. И Анна будет еще одну ночь ничего не делать, просто спать. Она проснется в шесть утра, когда в общежитии еще темно и тихо и до открытия столовой остается целых пять часов, потому что выходной. Она примет душ, поест сухих хлопьев из коробки, стоящей на подоконнике, и примется за домашние задания. Через какое-то время, покончив с марксистской теорией и принявшись за эволюционную биологию, она посмотрит на часы, на которых будет без пятнадцати минут восемь (все еще без пятнадцати восемь!), и все, кроме нее, еще долго будут спать, не собираясь просыпаться. Анна расчешет влажные, только что вымытые волосы и посмотрит на гору учебников, которые она начнет уныло перелистывать, не получая от этого занятия ни удовольствия, ни огорчения, ни чувства выполненного долга. Утро превратится в тоскливую серость, которую Анне придется пережить в одиночестве. Кому интересно, вымыла ли она голову или прочитала об организации сообщества болезнетворных микроорганизмов? Для кого она моет голову, чтобы хорошо выглядеть? С кем будет обсуждать существование болезнетворных микроорганизмов?

«Поезжай, — говорит себе Анна. — Нужно ехать».

— Я буду ждать у главного входа, — говорит она Дженни.

Повесив трубку, она, как и до звонка Дженни, еще точно не представляет, чем нужно заняться. За домашнюю работу браться явно не стоит: все равно сосредоточиться она не сможет или, наоборот, так увлечется, что потеряет то настроение (и так уходящее с каждой минутой), которое охватило ее, когда она стояла под горячим душем, подняв левую ногу и водя бритвенным станком по голени, а потом повторив это с правой ногой. Анна включает радио, делает звук погромче и, распахнув шкаф, принимается изучать свой гардероб. Достав две черные рубашки, она примеряет сначала одну, потом вторую. Она пытается представить себе, какую из них выбрала бы ее двоюродная сестра Фиг (Анна учится на первом курсе в Тафтс, а Фиг — на первом курсе в Бостонском университете). Фиг бы выбрала облегающую.

Анна пожалела, что у нее нет лака для ногтей, потому что тогда можно было бы заняться маникюром. Жаль, что она не пользуется косметикой, иначе бы уже стояла у зеркала и, выпятив губы, красила бы их жирной блестящей помадой розового оттенка. В конце концов, было бы здорово, если бы у нее под рукой оказался какой-нибудь женский журнал, в котором она бы прочитала, как это делают другие. У нее, правда, есть кусачки для ногтей, и это, конечно, не бог весть что, но хоть что-то. Анна возвращается к письменному столу, тянет на себя выдвижной ящик и вставляет кончик ногтя в кусачки.

Много времени это не отнимает. Закончив, она встает и смотрит на свое отражение в полный рост в зеркале, которое висит на двери. Нельзя сказать, чтобы рубашка, которую она выбрала, подчеркивала достоинства ее фигуры. Рукава сидят плотно, а на груди слишком свободно. Лучше бы было наоборот. На самом деле она не такая уж и облегающая, если сравнивать с тем, что, наверное, наденут другие девочки. Анна снимает рубашку и надевает другую.

По радио уже не звучит песня и голос ведущего сообщает: «Разве кому-то не нравится, что сейчас пятница, вечер? После короткого перерыва вас Ждут лучшие танцевальные хиты последних дней, так что не переключайтесь». После этого начинается реклама какого-то агентства по продаже автомобилей, поэтому Анна приглушает звук. Она часто слушает радио, даже когда занимается, но только не по пятницам и субботам, потому что в эти дни в голосах ведущих слышится ожидание какого-то праздника. Каждую пятницу в пять вечера на этой волне звучит песня, в которой есть такие слова: «Не хочу работать. Хочу весь день стучать по барабану». Именно на этой песне Анна и выключает радио. Она представляет себе мужчин и женщин, живущих в Бостоне, которые выходят из своих офисов, выезжают со стоянок и гаражей или ловят такси. Те, кому за двадцать, звонят друзьям и договариваются о встрече в баре, а живущие в пригородах семьи готовят спагетти и смотрят кино, взятое напрокат. Таким семьям она завидует даже больше, потому что выходные раскрывают им свои уютные объятия, суля отдых и время, заполненное бездельем. Они будут спать допоздна, мыть машины, оплачивать счета — в общем, заниматься всем, чем положено заниматься обычным людям. Иногда по пятницам Анна принимает лекарство от кашля, чтобы заснуть пораньше (однажды ей даже удалось заснуть, когда было всего пять тридцать дня). Может, это и не самая хорошая идея, но, с другой стороны, это ведь всего лишь лекарство от кашля, а не настоящее снотворное.

Как-то непривычно ощущать себя частью мира, живущего по законам радиоведущих, и куда-то собираться. Анна бросает взгляд на наручные часы и думает, что можно уже спускаться. Затем она надевает куртку, шарит в карманах (гигиеническая помада, жвачка, ключи), еще раз осматривает себя в зеркале и направляется к двери.