Попробую лапидарно описать опыт, полученный мной, когда вместо цеха странников и натуралистов избрал другое занятие: Верно для этого я и бродяжил. А как, пускай гадают те, кто, скажем, Полазив в гротах возле Лез-Эзи, Наверное делая перекур в Сарла (Prival, как говорил Алик, мой бедняшка), Оттуда отправляются к Суйяку, Где барельефы портала в романском храме Рисуют аферу монаха Феофила Киликийского, а пророк Исайя Который век пульсирует в гибком ритме, Как будто дергая струну незримой арфы. Потом ущельями, пока не явится Вверху, высоко сокровище богомолов, Такое же желанное, как в детстве нашем Гнездо на верхушке ели: Рокамадур. Впрочем, не настаиваю. Компостелла Или Ченстохова не хуже учат. Тяга и тленность. Тут валун омшелый Чеканней делается с каждым поворотом, Потом вдали исчезнет. Там вновь блеснет река В деревьях и арках моста. Зато мы помним, Нас не удержат ведута или альциона, Сшивающая два брега яркой нитью лёта, Ни девица на башне, хоть улыбкой манит И нам завязывает глаза, ведя в покои. Бродягой был терпеливым. Так что день и год На палке насекал, цель приближая. И только когда, спустя годы, достигнул, Случилось то, что, думаю, случалось, Если на паркинге при Рокамадуре И место находилось, и ступеням счет Велся, пока не обнаруживалось, вдруг: Вот деревянные Мадонна и Младенец в коронах Оглядывают вялую толпу туристов. И я. Ни шагу дальше. Горы и долы Избыты. Огни. Воды. И неверная память. Страсть та же, но зовы идут ниоткуда. И лишь разбившись, дом обретала святость. III. Lauda Об этой земле один известный алхимик написал, что расположена там, где отведено ей место первейшей и наиважнейшей потребностью нашего ума, той самой, что вызвала к жизни геометрию вместе с точными науками, философию и религию, мораль и искусство. Алхимик этот, союзник Декарта, кстати, писал также, что называться та земля может Санаа или Армагеддон, Патмос или Лета, Аркадия или Парнас. Нет, нет здесь места пространству иному. Но я к вам взываю и вы предо мной, Почти под тем же солнцем, Почти похожей луной, Капля дождя – и та имеет нездешний облик. Иное. Честь короли отдают, В парках прелаты поют, Львы на колени встают, Чудеса являют. И мы залиты янтарем, со свистками, смычками, Убегаем, спешим, поем славу прошедшей жизни За то, что то, что было, не болит больше. Тут в моей руке возникает скипетр Или вот детский погремок, помочь мне немного, Когда забуду стыд и наконец признаюсь, Что многое однако вынес. Стоп, вру, не скипетр, лишь плеть. Вернее, хлопушка для мух, чтобы засесть дома, Прислушиваясь у окна, вдруг сосед заедет, // Тихо, нет-нет да и скрипнет колодец. Я там родился, сам был из панов Почище, чем Ляуда и Вендзягола. Был крещен, сатаны же я отрицался Возле Кейдан, в приходе Опитолоки. Бить мух, медитируя, мое призвание. А то велеть Юркшису фаэтон готовить И дышло повернуть к лесам в Гиряле Сородичей навестить, Сильвестровичей там, Довгирдов заодно, либо Довгеллов. Счастья-то достанет. Сельцо у нас спокойно. Но небогато, мало кто правит каретой. Накладно, надобен аж четверик лошадок, Наша так всю жизнь стояла в сарае. Гнать зверя по пороше. Первая звезда близко. Пообтряхнулся в сенях, войдя с мороза. К святкам накрыто, слижики, сыта. Знает, как мне угодить, разлюбезная Ядя. Эх, кабы не был послан учиться в Вильно, Что бы вышло? Ничего ровно. И так не для моих костей Свентобрость, Свентыбрастис, у Святого Брода, Где обрели покой все мои предки И где ребенком дивился лошадиной привычке Пить, остановившись посередине речки. Словно бы я в пропасть бросаю камень С моста Голден-Гейт, откуда самоубийца Летит, как летают во снах, легче чем чайка. Словно бы просыпаюсь пополудни, //Затянутый во фрак с золотым узором. Так записано, тайным шифром генов. Либо сам дьявол из-за Невяжи, полунехристь, Со мною, барчуком, за шахматы сел, исполнен Еще не изведанной теллуровой мощи. Не стану утверждать, что мне подфартило в девятнадцатом или в двадцатом веке, поскольку нет в этом уверенности, да и особого значения. В краю том четырехсотлетнее и вчерашнее различаются мало чем. В остальном место, что не теряет, но обретает выпуклость, весьма конкретно, и, вспоминая его, я стараюсь избегнуть вымысла. Хоть я и собирал земные ландшафты во множестве стран на двух материках, воображение мое не могло справиться с ними иначе, нежели соотнося их с местами к северу, к югу, к западу и к востоку от деревьев и холмов одного уезда. В моем уезде и в соседнем, Ковенском, любая речушка, любое село и местечко обладают бесспорным удельным весом, отчего историки и архивисты относились к ним почтительно. Благодаря их труду я и смог составить следующие ПОЯСНЕНИЯ.
Ляуда. Корень слова не связан со средневековым итальянским хвалебным гимном, lauda, к коему апеллирует мой заголовок, не представляет собой резолюций региональных собраний plural noun. Литовское «Ляуда» отнюдь не родственно латинскому laudare. Течет в той сторонке речка Ляуде, впадающая в Невяжу и имеющая пять притоков: Некельпа, Гардува, Кенисротас, Никис, Вешнаута. Что же касается жителей, сослался бы на «Потоп» Сенкевича, да, боюсь, литературные сказки суть сомнительный источник. Lietuvių enciklopedija, монументальный труд в 36 томах (Бостон, 1953–1969), сообщает: «Ляуда. Название шляхетских селец на правом берегу Невяжи, на линии Почунеляй – Дотнува (Кейданского повета). Достаточные данные о ляуданской шляхте содержат судебные акты Россиенского края с конца XVI века, купчие крепости и прочие документы. В те времена широкая полоса правобережья Невяжи, где проживало боярство обширной, далеко простиравшейся земли Велюонской (Veliuona), звалось Ляудой. В бумагах просто: “в Ляуде”, “в Ляудах”, “Ляуденское имение”, “Ляуданский двор” и т.д. Название это идет изначально от речки Ляуде. Поместье и поля Ляуды А. Салис локализует вблизи костела в Почунеляй (к западу от Крякянавы). Возможно, существовали и другие Ляуды. Происхождение этих поселений трактуют по-разному. Ближе всех к исторической правде подошел, кажется, Г. Ловмянский, выдвинувший тезис о том, что мелкие владыки шляхетских “околиц” посажены там Вел. Князем еще в XIV веке и непрерывно участвовали в войне с крестоносцами. На них были возложены оборона и снабжение замков на Немане. Пока кшижаки беспрестанно опустошали владения на правом берегу Немана до самой Велюоны, Ляуда и местная шляхта из Дотнувы предоставляли замкам своих людей. Вплоть до XVIII века из этих шляхетских селений складывалось хозяйственное пространство Велюонской земли». |
