Грех так кутить, когда страна голодает. Поздно вечером эти четверо выехали из банка и на скользкой дороге их Мерседес лоб в лоб столкнулся с грузовиком. Маленького директора выбросило в окно, он скончался на месте. Тела водителя и судомойки спасатели достали через два часа, срезав крышу. А заведующая баром выжила – она застряла между креслами и подушкой безопасности. Но ногу пришлось ампутировать почти до колена.

Выписавшись из больницы, Зинаида два дня просидела на кровати, подсунув подушку под культю и перебирая телевизионные каналы. Несуществующая ступня болела – Зинино тело не хотело осознавать потерю. Наверное, дерево так же гонит соки к недавно спиленной ветке, к старой памяти изумрудным листьям. А листья уже свернулись в трубочки, догорают в куче садового мусора.

На третий день Зина напилась водки, проглотила все таблетки какие нашла и включила Пиаф. «Подумать только, Милорд, достаточно одного корабля. Корабль уплыл, всё кончено». Это, без сомнений, была попытка суицида. Зина попала в психушку.

На этаж там вела тяжёлая дверь с глазком и пятью засовами, зато палаты оказались без дверей. И было там тихо. Большой шум случался только в мужском отделении по вине Ушанки. На голове этого психа красовалась шапка из рыжего зверька. Если кто-то отбирал у него головной убор, Ушанка закрывал руками свою лысину и кричал, что его мозг простудится.

Хотя, возможно, он всё правильно рассчитал. Шапка смягчала удары, а лупили Ушанку неоднократно: за чрезмерное любопытство, за то, что воровал и прятал под чужими матрасами алюминиевые ложки; за то, что сигареты без конца клянчил.

– Имеются ли у вас яркие воспоминания? – Ушанка подсел к Зине, когда та обедала у окна.

Она недовольно покосилась на его бледное лицо.

– Не имею таких.

– А если я предложу на выбор? Океан, белый песок на пляже. Или восхождение на Арарат, сплав по реке Иркут. Всё это есть в моей мемотеке.

Зина впервые улыбнулась, и глаза Ушанки блеснули.

– Я умею пересаживать воспоминания от одних людей к другим, так что Нобелевка мне обеспечена, – прошептал он, осмотревшись по сторонам. – Вы представьте! Человек пережил прекрасное, и все смогут вслед за ним насладиться. И знания можно передавать. Немного практики вместо пяти лет учёбы в институте, и специалист готов… А полёты в космос! У меня, кстати, есть знакомый космонавт, на «Салюте» летал. Подарил некоторые эпизоды – звёзды, яркие краски на фоне чёрного космоса. Не желаете?

К Зине на минуту вернулась былая бесшабашность.

– Давайте, валяйте! Согласна на воспоминания космонавта! Я, кстати, в день космонавтики родилась. Где ваша мемотека?

– Да вот она, – Ушанка неожиданно нахлобучил свою шапку на голову растерявшейся Зине. – Начинаем трансплантацию воспоминаний. Раз, два, три, ёлочка, гори!

Зина с отвращением сорвала с себя провонявший куревом головной убор. Ушанка подхватил его и, спасаясь от двух плечистых нянек, восьмёрками забегал вокруг столов.

– Опять, паразит, ложку украл! – крикнула одна из них. И ведь в самом деле украл…

Зине несколько ночей снились странные сны, а однажды днём, уже дома, допивая кофе, она вспомнила себя в невесомости, в спальном мешке, на космической станции. Надо было завинтить гайку на приборе, и она как раз собиралась это сделать – у мешка были прорези для рук.

Потом она увидела и вовсе невероятное. Ослепительный свет – ни огня, ни взрыва, ни пожара. Свет проникает на станцию через непроницаемые бортовые стенки. После этого в иллюминатор виден человеческий силуэт размером с авиалайнер. Проплывающий рядом со станцией огромный человек с прозрачными крыльями смотрит на Зину с такой любовью, что ей хочется заплакать от благодарности и спросить: «Кто ты, прекрасный незнакомец? И почему добр ко мне?».

Костыли… И окна квартиры, как иллюминаторы. Космонавту Зине обязательно надо выйти в ставший опасным мир. А ещё кухню надо привести в порядок, плитки отваливаются.

Для ремонта она наняла Мишу.

Дальше история будет о том, как прибились друг к другу инвалидка и молдавский гастарбайтер. Она наврала ему про возраст, убавив себе восемь лет. Он поведал ей свою жизнь. Работал на оборонном заводе, пока всё в стране не развалилось. На заработки ездил, жена гуляла, стала наркоманкой. Дети сгорели в доме из-за телевизора.

Тогда Зина рассказала ему про космос и про ангела.

– Он исчез, и так грустно стало.

– А какое лицо у него было?

– Он улыбался. Но не так, как мы, а с восторгом, понимаешь?

– Не-а. Покажи.

Зина улыбается. Миша хохочет.

Ночью он гладил её бережно, словно боялся принести изувеченному телу новые страдания…

Однажды Зина собрала кое-что из старых безделушек и отправила Мишу на блошиный рынок. Там на цепи сидел пьяный медведь, шныряли в толпе юркие беспризорники. Обнищавшие профессора палеонтологии скучали рядом со своими трилобитами. Гуманитарная дама читала «Новый мир» над вышитыми платочками. Продавцы разложенной на асфальте звёздной меморабилии играли в шахматы.

От одного развала к другому переходили внимательные интуристы, скупавшие артефакты континента, который раскололся и ушёл под воду, лишь пузырики пока прорываются на поверхность, да обломки всплывают – пёстрый дешёвый скарб на тряпках, антикварная рухлядь, стопки старых книг, древние жестянки из-под монпасье, пластмассовые расчленённые пупсы с болтающимися на верёвочках руками и головами.

Законы небесной механики работают медленно, но верно: продавший Зинины вазочки Михаил сделал несколько кругов возле меморабилии и – была не была! – азартно поторговавшись, купил Зине подарок.

– С днем космонавтики!

– Целых сто рублей потратил, – расстроилась Зина. – Я в него и не влезу.

Вечером они сидели на тахте, рассматривая покупку.

– Зин, а вот интересно, что космонавт там чувствует.

– Свободу. И ещё головную боль он чувствует, из-за невесомости.

– А как они там на космической станции чай заваривают?

– Считаешь, я это теперь знать должна?

Да… Вопросов больше, чем ответов.

У находящихся в космосе – то же. Кажется, Землю можно потрогать и ладони намочить в океанах. И как на этом голубом и сияющем шаре умещается целый мир с лесами, пустынями, реками, деревнями, городами? В городах – красивые квартиры, где на туалетных столиках пузатятся разноцветные дорогие парфюмы и играют лучиками только что снятые с женских пальчиков кольца, и в холодильниках замечательная еда.

И есть на Земле некрасивые вещи, страшные вещи. Набухшие окурки в стакане, шприцы и жгуты рядом с ложкой, в которой приготовлен наркотик. Кровавая жестяная окрошка на обочине дороги, ещё минуту назад бывшая быстрым и сияющим автомобилем. Больничный контейнер с ампутированными конечностями. Дымящийся остов дома. Два маленьких гроба возле вырытой могилы.

Что будет, если материальный мир вдруг распадется на атомы, завихрится и исчезнет в неожиданной воронке? Наверное, останется нематериальное, не поддающееся вычислениям. Наверное, оно будет выглядеть как светляки, тянущиеся друг к другу. Когда один светляк слабеет, мерцает и гаснет, почти сливаясь с небылью, другие спешат поделиться с ним своей невеликой силой.

И над всем этим – проникающий до печёнок голос (звук, он ведь нематериален?). «Э во пье сюр юне шэз жё ву коннэ, Ми-лор…». Пиаф поёт о том, что не надо бояться чужого тепла, что корабли не только уплывают, но и возвращаются в свои морские и космические гавани и что счастье приходит, когда ты уже забыл о нём.

– Миш… Хочу тебе одно признание сделать. Я ведь возраст свой убавила.

– Да знаю я уже.

– А вот скажи, ты никогда не думал, что мы могли бы встретиться лет десять назад?