Джину не нужны были эти слова, он и так все знал, и не уставал повторять себе, что Ким Намджун — подросток, злобный ребенок, брать которого нужно мягкостью и любовью.

— Я не уйду, — Джин шептал, — что бы ты не сделал, я не оставлю тебя.

— Почему? Из-за метки и ребенка? — Намджуну было важно услышать «нет», но в ответ он получил лишь тихий всхлип.

— Ты такой глупый, — омега утер слезы рукавом толстовки.

— Не плачь, Джинни, — Намджун впервые в жизни не знал, что ему делать, а чувство вины давило, заставляя быть настолько нежным, как никогда ранее. — Хочешь, можешь хоть все мои рубашки перестирать на жестком режиме в машинке?

— Нет, — Джин всхлипнул, — ты купил дорогущую стиралку ради носков и белья? Все остальное ведь идет в прачечную…

— Да, — Намджун прижал указательный палец к губам омеги и притянул его к себе, заставив сесть на колени, — хочешь, мы можем даже один из моих пиджаков в нее засунуть, посмотреть, что с ним станет.

Джин лишь тихо фыркнул со смеху и понял, что сегодня он путем прощения обрел семью. Сколько бы раз Намджун не делал ему больно, он так и не сможет уйти, даже если придется пожертвовать всем.

Комментарий к 19.

я не знаю, что тут комментировать, я такую дрянь не планировала(

мы всегда возвращаемся к тем, кого любим

даже, если они делают больно

========== 20. ==========

Ты пахнешь счастьем.

Чимину было дико больно, только он не понимал, как именно — морально, или физически. Казалось, штормит по всем фронтам, а желание вырвать замок и наброситься на Юнги перекрикивало здравый разум, который из последних сил умолял остановиться, попросить горсть обезболивающих и каких-нибудь лошадиных транквилизаторов, чтобы точно вырубило.

Юнги же чуть не царапал ногтями дверь со второй стороны, а запах малины намертво отключал все, оставляя только властвование инстинктов, которые требовали подчинить, взять и не отпускать, делая своим навсегда. Мин еще с самого утра почуял неладное, но Чимин еще спал, а Юнги решил прогуляться по кварталу, выпить кофе и вернуться. Вот только в захудалой квартирке ждал малиновый сюрприз, а дверь ванной, которая и так на честном слове держалась, грозилась свалиться в любую минуту и без сторонней помощи.

— Чимини, тебе помочь? — Юнги прохрипел, борясь с желанием ворваться в ванную.

— Хён, — Пак жалобно простонал, — дай мне таблетки. Найди таблетки.

Чимин понимал, что, если откроет дверь, чтобы их взять — попадет под влияние альфы, а тогда ему уже ничего не поможет. От необдуманных поступков его останавливала метка, покрывшаяся красной коркой и нещадно горящая. Омега уже успел сотни раз ее проклясть, ведь он почти везде читал, что метка неистинного сходит безболезненно, эта же жгла кожу, заставляла выть от боли и забывать о том, что смазка намочила штаны уже полностью, стекая на старый, покрытый трещинами кафель. Чимин пытался отвлечься от происходящего, и он начал считать трещины, моля, чтобы Юнги поскорее купил или нашел таблетки. Но альфа не спешил.

Омега несколько раз вырубался, особенно, когда боль становилась невыносимой, а шею жгло так сильно, что казалось еще чуть-чуть, и накал будет покруче, чем в старых доменных печах, которыми часто пользовались на промышленных заводах определенной специализации. На ум приходили сказки про истинных, а Чимин понимал, что, по сути, ни с Хосоком, ни с Юнги он не имел общих хобби, увлечений. А ведь истинные — люди, которые не только запахами сходятся, но и характерами: они дополняют друг друга, становясь одним целым, не делясь на половинки.

Когда терпеть было невыносимо, омега прикусил свою руку, чтобы не закричать от боли, а за дверью послышались всхлипы и шарканья ногами: Юнги ходил туда-сюда, не решаясь сделать что-либо. Он пришел с аптеки пять минут назад, но так и не смог снять курточку и отдать таблетки, тонкий аромат кружил голову, заставляя чуть ли не плакать от желания попробовать малиновое вино на вкус.

— Хён? — Чимин слабо позвал, понимая, что он сейчас опять отключится.

— Чимини, — Юнги простонал и было слышно, как что-то ударилось об дверь, — я не могу. Я оставлю таблетки, запру дверь и уйду.

— Хён, — Чимину хотелось, чтобы Юнги не сбегал, а сорвал драную дверь с петель, снес все на своем пути, и взял то, что омега был готов дать.

— Что, цветочек? — Мину было не легче, чем омеге, его разрывало от желания овладеть, но он не смел и лишний раз провести ладонью до двери, не говоря уж о более уверенных действиях.

— Мне больно, хён, — Чимин хныкал, а альфа зажал руками голову, пытаясь удержать внутри похабные мысли.

— Я ухожу, цветочек, — Мин пропищал и тут же направился на выход.

Когда Чимин вышел из ванной комнаты, он увидел на полу лекарства, а около них — шарф Юнги, так небрежно брошенный. Омега тут же потянулся к забытой вещице и принюхался к самому нужному запаху на свете. Обвязав шарф вокруг шеи, Чимин вдыхал запах мяты и почувствовал, что ему не хочется больше терпеть, а потому он просунул руку в пижамные штаны и принялся легко касаться возбужденной плоти, представляя, что вместо его коротких, теплых пальцев это делают длинные, холодные пальцы Юнги. Чимин прикрыл глаза и представил лицо Мина, его красивые черты, странный разрез глаз, вечно спокойное выражение лица и улыбку, обнажающую десна. Двигая рукой все интенсивней, Чимин уже не прекращал стонать, он не сдерживался и надрачивал все сильнее и сильнее, понимая, что он хочет Юнги не на себе, а в себе.

Но альфа так и не пришел ни в первый день, ни во второй, а Пак мысленно умирал, но, однажды, когда шарф болтался на шее, а Чимин удосужился взглянуть на себя в зеркало, он заметил, что метка Хосока затянулась, а вместо нее появился участок нежнейшей кожи и желание придушить Мина за то, что сбежал. Цитрусом не пахло уже давно, а потому Чимин не разрешал себе думать о Хосоке, чтобы не настраиваться на грустные мысли, не терзать себя опять.

***

На третий день течки альфа заявился с горящими глазами и трясущимися руками. Чимину, который всыпал в себя лошадиную дозу подавителей, было все равно, он пытался держаться спокойно, вот только странный блеск в глазах Юнги немного пугал, а когда Мин увидел на шее омеги свой шарф, он больше не сдерживался, только прижался губами к тому месту, где ранее была метка и бормотал, что знал, что она сойдет.

— Люблю тебя, — брюнет выдохнул, упираясь лбом об лоб Чимина.

— Хён, — омеге было не по себе, душила обида за то, что два мучительных дня он провел в одиночестве, а теперь Юнги соизволил явиться, прискакав ланью, распуская свои холодные пальцы.

— Ты так ни разу не сказал, что тоже любишь меня, Чимини, — Юнги прошептал, заглядывая в светлые глаза.

— Я думал, что ты это знаешь, — голову начало кружить мятой, а руки Мина захотелось почувствовать на своем теле, не только на шее и затылке.

— Мне мало знать, я хочу слышать. Каждый день, по несколько раз.

Чимин резко дернулся вперед и впился в губы опешившего Мина, который только удивленно поднял брови, но быстро перехватил инициативу, закусывая пухлую губу омеги, мстя за то, что так и не услышал три слова, ради которых бежал домой.

Юнги покусывал губы, лизал маленькие ранки и мысленно сделал заметку вывести Чимина в город, чтобы он купил себе те все косметические штучки, чтобы губы были мягче, а то после таких поцелуев от них ничего не останется. Они покупали только самое необходимое, и так тратя много денег из Намджуновых карточек.

Когда вошел во вкус — Мин целовал мокро и глубоко, проникал языком, гладил им чужой язык и прижимал к себе Чимина, сильно сжимая пальцы на талии омеги, делая совсем немного больно. Ему сносило крышу от того, как Чимин постанывал в поцелуй, мурлыча, словно котенок, а рассудок помахал ручкой на прощание, когда Пак оторвался от губ альфы и провел губами влажную дорожку вниз, попутно стягивая с Юнги пуховик и свитер, задерживаясь губами на самых нежных участках кожи. Как только ключицы альфы оголились, Чимин всосал под левой кожицу, оставляя лиловую отметку, заставляя стонать.