— Ты ведь знаешь куда направлялись в тот день Чимин с моим братом? — Чонгук хотел ударить побольней, и по перекосившемуся лицу блондина, он понимает, что у него получилось. — Они направлялись в Тэгу, чтобы найти Тэхена, думали, что он поехал к дедушке, а его похитил твой полоумный дружок.
Юнги застыл и не поверил своим ушам, он нахмурил лоб и покачал головой.
— В любом случае, не поддавайся своим желаниям. Не увидев желаемого результата, Джун быстро наиграется.
Юнги оставил младшего Чона одного, покинул туалет и направился к столику Намджуна, наблюдал за заигравшимся другом и, фыркая, решил, что делать ему здесь нечего.
Тут было два варианта: либо идти в больницу, в комнату ожидания и опять уговаривать медбрата пустить хоть мельком взглянуть на Чимина, или идти в студию, пытаться набросать очередную недолирику и биться головой об стену. Юнги выбрал третий вариант — он сказал главе охраны, что ему нужна помощь, а новенький Чонгук отлично с этим справится. Утащил Чона из клуба, игнорируя его озлобленные комментарии, посоветовал сдерживаться и не переживать о Тэхене, сам позвонил Вантхану, попросил сообщить, если случится что-то с омегой.
Через полчаса он уже переворачивал второй стакан соджу, наблюдая за Чоном, который морщился от алкоголя, и закусывал мясом, подсовывая тарелку поближе к Чонгуку.
***
У Тэхена на душе кошки скреблись, он уже пытался перерезать вены столовым ножом и с того времени ему уже как десятый день приносят только ложку, а мясо уже нарезанное. Киму было больно каждый раз, как он думал, что где-то за стенкой может быть Чонгук, что он так близко и в тот же момент невыносимо далеко. Намджун приходил каждый вечер, он приказывал гладить свои волосы, довольно ластился к омеге и иногда довольно ложился на его живот. Он больше не целовал, только, когда засыпал рядом с Тэхеном — морщился, стонал во сне чужое имя, жался поближе. Тэхену казалось, что он не так прост, что не спроста он это все затеял, но анализировать смысла не было, он в сотый напомнил себе, что он просто кукла и лишь тихонько отодвинулся от альфы, поворачиваясь лицом к стене.
Если сначала он боялся за себя, то теперь он сосредоточился на своем альфе. Чонгук обязательно что-то придумает.
***
Джин уже сотню раз пожалел, что его спасли, не позволили изнасиловать на полу собственной гостиной, ему кажется, что заточение — еще хуже. В первый день он злился на омегу, который перебинтовывал ему раны, мазал мазью синяки и говорил, что он красивый. Второй день прошел довольно мрачно, безжизненно, так же, как и остальные две недели. Джин только впихивал в себя безвкусную еду, устраивал истерики, разбивал стеклянную посуду, проклинал Намджуна и Вантхана, который за ним ухаживал. Альфа так и не пришел ни разу. Джину было обидно, больно, грустно, ему хотелось сбежать, но сил слишком мало, а надломленное, избитое тело сопротивлялось и лишь предательски ныло.
Зачем его было держать в небольшой комнатушке? Какое право на это имел Намджун? Но ответов не было, а вместо них, Вантхан рассказывал забавные истории, в очередной раз клеил милые лейкопластыри на ссадины и небольшие ранки, просил есть и думать о себе. Джину только оставалось надеяться, что его уже ищут, и обязательно скоро найдут.
Утром шестнадцатого дня его разбудили не нежные руки Вантхана, а пьяный Намджун, который завалился на него всем весом, придавил, сжал руками тонкую шею и так предательски пах вишнями.
— Дрянь, — он пьяно хрипел, больно сжимал запястья трепещущего Джина и прижимал омегу к себе, не спрашивая его, не против ли он.
Джин кричал, вырывался, копал альфу ногами, но ему было все равно, он сдернул с Сокджина рубашку и не обращал внимание на копошение под собой. Ему так хотелось сделать больно. Он столько раз просыпался ото сна, в котором папочка делал ему горячее какао, сегодня больше нет желания терпеть. Джун понимал, что омега под ним напоминает ему папу, они безусловно похожи, вот только Джин — живой человек, со своими мечтами, надеждами, ожиданиями.
— Мне больно, — омега пропищал, но его грубо игнорировали, больно заткнули поцелуем, кусая и без того пухлые губы. Намджун порвал ненавистную рубашку, кое-как стащил его пижамные штаны и игнорировал стук в дверь.
Альфа пытался отвлечься от Джина, он даже использовал Тэхена в этих целях, но спотыкался, падал, натыкался на очередную неудачу. Он так боялся соваться к Сокджину, знал, что не сдержится, и теперь он кусал, сминал податливую кожу, а омега, кажется, просто притих и принял свою судьбу. Так иронично — Намджун уберег его от изнасилования для того, чтобы самому надругаться над хрупким телом.
— Почему ты так со мной? — альфа выл, больно сжимал кожу в своих руках, Сокджин чувствовал чужие слезинки, которые стекали с лица Намджуна на его щеки. Альфа замахнулся, но вспышка страха в глазах Джина не позволила оставить красный след на щеке омеги.
Стук в дверь не прекращался, к нему добавились крики Вантхана, а стук в голове омеги только усиливался, он уже не соображал, хотел отключится, из последних сил сдвигал ноги, которые альфа уперто продолжал раздвигать, игнорировал боль в ребрах, на которые давили сильные пальцы, горящие ключицы, украшенные ярко-бордовыми засосами, чувствовал, как Намджун прокусил нежную кожу, оставил метку и пил чужую кровь. Остатки самообладания улетучились ровно тогда, когда Джин услышал звук расстегивающейся молнии на брюках альфы. Он укусил Намджуна в плечо, начал царапаться, оставляя кровавые полосы сквозь рубашку, старался сделать больнее, но неосознанно охнул, когда в него проник первый палец. Глаза закатились, а руки сами больно сжали предплечья альфы, и по мере того, как Джун проталкивал еще два пальца, омега концентрировался на запахе бергамота, вишневый аромат испарился, а разум затмило видение, в котором Намджун улыбался, тепло обнимал и шептал, что больше никто не обидит. Но в реальности он только впивался зубами в нежную кожу шеи, поглубже вставлял пальцы и пытался задеть комок нервов. Окончательно сорвался тогда, когда с истерзанных губ Джина слетел первый стон, а омега соединил лодыжки за спиной альфы, побуждая не останавливаться, сам начал насаживаться и толкаться.
У Намджуна сорвало все заслонки, он вошел в податливое тело, игнорировал скуление, просил стонать, повторял имя Сокджина. От трахал глубоко, смазка стекала на одеяло, а толчки получались размеренными и размашистыми, вот только по мере ускорения темпа, стоны становились все развязней, а просьбы — только громче. Он натягивал Джина, лишал его разума, заставлял забыть свое имя, лишь хрипло стонать.
Джин терялся в ощущениях, он хотел оттолкнуть альфу, но только прижимал его ближе к себе, впивал коготки в его ягодицы, побуждая сильнее двигаться, и крышу сносило от накатывающего оргазма. Он еще никогда так не горел, не сгорал с другим человеком, не открывался настолько, не купался в своей же крови, не смаковал чужой.
Намджуну было слишком хорошо от того, как Джин сжимал его, пока кончал, альфа понял, что теперь хочет чувствовать это всегда, он вкусил запретный плод, который оказался так сладок. Альфа последний раз прошептал имя омеги, кончил прямо в него и даже не вышел из податливого тела, лишь сильнее прижал к себе и пообещал, что больше не отпустит.
Джин ненавидел и себя, и его. Но не оттолкнул Намджуна.
Комментарий к 8.
Да, грязно, но мне надоели милашки Намджины
========== 9. ==========
Идеальные стены: без трещин, пятен, грязных разводов, они светлые и не вызывают чувства заточения. Именно такими должны быть больничные стены, но они все равно давили на Хосока, мешая поглубже вдохнуть, перестать думать о том, что это конец. Все мечты, глупые планы альфы рухнули вместе с тем неувиденным знаком, что гласил о приближающемся опасном повороте. Винить в произошедшем Хосок мог только себя, свою ревность, неконтролируемую боль и отреченность. Вот только его мысли и страхи никому были не интересны. Брат приходил его проведывать, вот только в темных глазах читалась жалость, отец же переживал, как сын примет то, что теперь навряд ли сможет танцевать. Хосок не думал об этом, в компании подтвердили разрыв контракта, а альфа принимал это как внеплановый отпуск — вот поваляется пару неделек, да и встанет, снова будет обучать, поддерживать юных талантов. В голове крутились всевозможные постановки, которые Хосок планировал возвести в реальность, а гипс на всю ногу так и кричал, что можно прощаться с залом, с многочасовыми тренировками. Хосок в моменты самой жесткой меланхолии только отводил взгляд от левой ноги, морщился и просил повести его к Чимину.
