Омега пострадал больше, хоть ничего и не сломал. Хосоку было очень жаль, что невинному пассажиру досталось намного хуже. Ему было больно видеть закрытые глаза Чимина, но он с остервенением требовал, чтобы его к нему водили каждый день. Когда же омега начал приходить в себя, Хосок почувствовал, как тяжелый груз свалился с его груди, теперь там сидела совесть, которая забавно подпиливала коготки и все твердила, что теперь уж Минни точно не полюбит в ответ, будет всю жизнь винить и ненавидеть.

Когда Чимин впервые позвал папу, то Хосок сидел возле него, слушал врача, который вертел перед лицом снимок ноги Хосока и твердил, что ему нужно лежать, а не сидеть на каталке и упрямиться. Оба мужчины переглянулись, когда из уст омеги вырвалось отчетливое «папа». Врач поспешил проверить показатели, а потом вышел за дверь, в которую, через минуту, влетел Хэджин.

— Солнышко, — омега проигнорировал Хосока, упал на колени перед кроватью и, не позволяя всхлипам вырываться изо рта, сжал безвольную ручку сына.

— Папочка, что случилось, к-кто эти люди? — омега уставился с непониманием в глазах, а у Хосока в жилах кровь застыла, угрожая льдом покрыть и самого альфу.

— Детка, что? — Хэджин чуть не взвыл, ему хотелось сквозь землю провалиться от этого растерянного взгляда, — ты не помнишь Хосока? — он подавил истерику и посмотрел на Чона, который лишь сжимал ручки каталки до побелевших костяшек и, кажется, дышал через раз, а то и через два.

— Хосок? Нет, я помню, что хорошо сдал сессию, Тэтэ еще жаловался, что пойдет мыть полы, — помню, как мы следили за Чонгуком, но дальше, — он нахмурился и поджал губы, — ничего не припоминаю, дыра будто бы. Хосок-ши, — он обратился к альфе и улыбнулся, — меня зовут Чимин.

— Господи… — Хэджин всхлипнул, но поднялся на ноги, повернулся к врачу.

— Мы вводим ему в капельницу препараты, снижающие артериальное давление, но частичная амнезия — это одно из последствий, мы не можем ничего с этим сделать, — доктор был не так ошарашен, но пролепетал это, опустив глаза.

— Когда это все пройдет? — Хэджину было плевать на всю терминологию, ему нужен был здоровый сын, он был готов на что угодно.

— У пациента слишком серьезная травма головы, в хороших случаях большая часть восстановительных процессов проходит в первые 6 месяцев после травмы. Постепенное улучшение состояния может происходить до 2 лет после инцидента, — отчеканил доктор, почти не запнувшись.

— У пациента? Это мой сын! — Хэджин кричал и утирал слезы, но повернулся к Чимину, когда тот дернул его за рукав пуловера.

— Папочка, не кричи, дядя не виноват, — тихо пролепетал омежка, — а почему я здесь? Почему у Чимини травма головы? — он наивно хлопал глазками.

— Господи, ты же до восьми лет говорил о себе в третьем лице, — омега осел на пол и, сжимая пухлую ручку, разрыдался, не обращая внимания на застывшего Хосока, на врача, который подбежал и попытался успокоить. Значение имели только поглаживания пальчиков сына по хэджиновым высветленным, мягким волосам.

— Больно, — Чимин воскликнул и забрал обе руки, прислонив их к глазам.

Врач тут же подбежал и принялся осматривать омегу, а Хосок встрепенулся, но мог только молча наблюдать, никакой роли не играя. Его опять больно резанула мысль о том, что он свою роль хорошо уже и так сыграл — Чимин в палате, на больничной койке, прижимает ручонки к глазам, отпихивает руки настойчивого доктора и плачет, роняя перлы слезок на свою больничную рубашку.

Хосоку хотелось разгрызть себе глотку, вырвать из себя жизнь, отдать свои годы, которые ему судьбой уготовано прожить, Чимину. Он искренне недоумевал, почему мальчишка так пострадал, чем он заслужил такое наказание. Или, может, это и есть наказание Хосоку — видеть мучения, причиной которых он стал, быть бессильным, потерять все, что дорого, без возможности все вернуть и исправить. Но если бы Чимин умер — все бы было хуже, тогда бы уже ничего не держало альфу, тогда бы он и сам долго здесь не задержался.

Хосок не знал, что ему делать, особенно, когда в голове проскальзывала мысль, что может это не наказание, а подарок судьбы. Чистая память Чимина — это холст для красок альфы, его можно обмануть, привязать к себе, влюбить в себя, а когда память вернется — Чимин уже и не обратит внимание, не видя ничего вокруг, кроме Хосока. Но терзания не прекращались, совесть во всю кричала, что Чимин — живой человек, что так поступать нельзя, а Хосок сделает лишь больно. Обоим.

Но разве слышит влюбленное сердце протесты мозга?

Определенно не сердце Чона, оно настолько изранено долгими отказами, что было готово на все, лишь бы почувствовать на губах губы желанного омеги, поглубже вдохнуть запах малины, который сначала даже раздражал, но потом приелся, стал самым любимым ароматом, а его обладатель — самым дорогим и нужным.

Хосок провел два дня в своей палате, а потом, попросив отца принести ему букет пионов — любимых цветов Чимина — потребовал отвести его к омеге, на что санитары в очередной раз закатили глаза, но просьбу исполнили, боясь, что Чон Чонсок опять прибежит и будет кричать, что сына ущемляют.

— Спасибо, — Чимин смущенно улыбнулся и принял протянутые цветы, — вот только у меня нет воды, куда их положить? — он казался таким маленьким на больничной постели, смущенным милым омежкой, обидеть которого не составит труда.

— Я не знаю, — Хосоку было тяжело говорить, он не хотел вообще открывать рот, лишь наблюдать, радоваться улыбкам и успокаивать себя тем, что Чимин не скоро вспомнит, кто послужил причиной его пребывания в больнице.

— Давай позовем медбрата и попросим вазу? — омега подмигнул и поднес цветы к носику, забавно втягивая аромат и щурясь, трогая пальчиками лепестки раскрывшихся бутонов, — они такие красивые.

— Ты ведь не помнишь, что мы встречаемся? — Хосок прохрипел, а все горло покрылось битым стеклом, мешая сделать и вдох.

— Прости? — Чимин отвлекся от разглядывания листиков и нахмурился, — встречаемся? Папа сказал, что мы с тобой попали в аварию, что мы знакомы с детства, и ты мой хён, — омега наивно хлопал ресничками, понимая, что однозначно что-то упускает, — даже фотографии мне показал, но я ничего не вспомнил.

— Твой папа не знает, что мы встречаемся, ты не хотел разглашать это, даже Тэхену не говорил, а мне запретил рассказывать Чонгуку, — Хосок выдавил из себя, и каждое слово отдавалось эхом в черепной коробке.

— Папа сказал, что Чонгуки — твой брат, — он неловко начал теребить одеяло, — я помню всех: старых одноклассников и всех родственников, преподавателей, людей с клуба знакомств, красивого омегу Ким Сокджина и Тэхена с Чонгуком, но тебя — нет. Не думаешь, что это странно?

Хосок лишь пожал плечами и почесал затылок, моля, чтобы омега не заметил его безумно дрожащие пальцы. Так страшно было врать тому, кто легко может все завтра вспомнить. Хосок в тысячный раз напоминал себе, что ему нечего терять и только улыбался омеге, все равно жутко переживая.

— А ты помнишь, почему мы ехали в Тэгу? — Чимин уже говорил, что помнит лишь последний экзамен и слежку за Чонгуком, но попытаться стоило.

— О! Вот о чем я хотел спросить — почему мы оказались на трассе?

— Мы ехали к дедушке Тэхена, Тэ на Гука обиделся и трубку не поднимал, — правду говорить Хосоку было намного легче.

— Так вот почему он не приходит, — омега отставил цветы на прикроватную тумбу и подался всем телом в сторону Хосока, — хён, последнее, что я отчетливо помню — это как мы с Тэ зашли в парфюмерный магазин, он еще сказал, что здесь мой запах не учует Гук, а дальше — темно и глухо. Почему Тэхен обиделся на твоего брата? — Чимин любопытно навострил ушки и ждал всех подробностей, но разочаровано цокнул, когда Хосок сказал, что не знает.

Альфе было в новинку наблюдать за таким Чимином, он вел себя по-детски забавно, и если бы не страх быть разоблаченным во лжи, то Хосок бы уже таскал его за щеки, приговаривая, что «хёну можно».

— Поцелуй меня, — омега покраснел и отвел взгляд от ошарашенного альфы.