Директор встретил её внешне доброжелательно. Её уже ждал чай, свежие баранки, мягкое кресло. Дамблдор даже слегка привстал, когда она вошла, чем поставил Гермиону в неловкое положение, но, наверное, это и была его цель.

Сначала, пока девочка пила чай с баранками, разговор шёл ни о чём. Вот умел Дамблдор разговорить собеседника так, что тот и сам не замечал, как поддавался обаянию директора Хогвартса. Всё же обладал он определённой харизмой, этого не отнять. А уж изобразить доброго дедушку перед студентом, особенно первокурсником… Гермиона и сама не заметила, как втянулась в разговор, настроение поднялось, разговорилась. И ведь без капли магии… Девочка даже задумалась не читал ли директор труды магловских психологов из тех, что в своё время её заставил прочитать наставник. Ничего она там не поняла, но мистер Кливен объяснять не стал. Улыбнулся только, и заметил, что поймёт, когда станет старше, пока же ей достаточно помнить прочитанное, что с учётом её памяти, означает дословно. Собственно, это воспоминание и позволило ей взять себя в руки.

Видно директор понял, что его разговор перестал приносить нужный эффект, а потому, когда Гермиона отставила пустую чашку в сторону, вдруг стал предельно серьёзным. Подвинул на столе лист бумаги.

— Это письмо от твоего опекуна в магическом мире…

«Куратора рода», — мысленно поправила директора Гермиона, но вслух говорить ничего не стала. В принципе, разница, действительно, небольшая.

— Полагаю, ты догадываешься, что в нём…

— Мистер Костров переслал мне копию.

— Даже так… — похоже, это было для директора неожиданностью. — Похоже, твой опекун тебе доверяет.

— Он считает, что в моём возрасте ошибки не смертельны, а раз так, то лучше предоставить мне возможность их совершать и набивать свои шишки, на которых учёба происходит намного быстрее, чем на лекциях самых лучших педагогов.

— Вот оно как… весьма… оригинальный подход.

— Такого же придерживался и мой наставник. Он тоже считал, что совершённые мною ошибки будут для меня самыми лучшими учителями, и никогда мне не мешал их совершать. Единственное его условие было в том, чтобы я была готова нести ответственность за собственные поступки.

— Вот оно как… Значит, ты готова нести ответственность за свой поступок в Запретном лесу?

Гермиона склонила голову.

— Возможно я действительно погорячилась, просто в тот момент я очень сильно рассердилась. Поступок профессора Макгонагалл оказался для меня неожиданным.

Директор, уже открывший рот чтобы что-то сказать, в конце фразы закрыл его и задумчиво изучил девочку.

— Значит, ты не готова закончить свою войну с профессором Макгонагалл?

— Войну? — искренне изумилась девочка.

— Минерва… гм… профессор Макгонагалл рассказала мне о том, что ты перестала отвечать на её уроках и показала твоё эссе…

— В нём было что-то не так?

— Переписанный слово в слово учебник я ожидал скорее… от Рона Уизли, например.

Гермиона пожала плечами.

— Ничего не могу с собой поделать. Извините, профессор, но… На свете есть несколько вещей, которые я не смогу простить никому и никогда. Одно из них — предательство, а именно так я поступок профессора Макгонагалл и расцениваю. Я просто не могу с ней общаться… Извините.

— Вот как… — Директор откинулся на спинку кресла и задумчиво принялся поглаживать бороду, из которой стали доносится звуки колокольчиков, вплетённых в неё. — Но тебе стоит подумать, что Трансфигурация обязательный предмет, и тебе его изучать ещё шесть лет…

Девочка развела руками.

— Всё равно собиралась летом нанять репетитора… Профессор Макгонагалл слишком строго придерживается плана учёбы, а я уже изучаю второй курс. Отвечать на мои вопросы она отказалась, заявив, что всему своё время… Но мне просто скучно, я первый курс за три месяца прошла! Просто придётся взять больше часов на изучение, вот и всё.

Директор нахмурился, видно сделал какой-то вывод для себя.

— Минерва всегда отличалась строгостью в подходе к учёбе…

Девочка промолчала, сообразив, что, согласись она с директором или нет, будет одинаково плохо. Вместо этого немного более подробно разъяснила свою позицию:

— До пятого курса всё равно никакие баллы ни на что не влияют. Экзамены, полагаю, я сдам. СОВЫ и ЖАБЫ, которые реально влияют на судьбу учеников, принимает министерская комиссия, и профессора Хогвартса на этих экзаменах не присутствуют. Так что, думаю, ничего страшного не случится.

— И переубедить тебя не получится?

— Сожалею…

— Но слухи про то, что профессора Макгонагалл хотела убить первокурсников…

Гермиона вскинулась.

— Простите, господин директор, но за слухи я не отвечаю. И нет, я не занималась роспуском этой мерзости…

— Я этого и не говорил. Но именно после твоего рассказа они пошли.

— Я рассказала только правду. Ни слова лжи. Выводы ученики сделали уже сами, я ничего такого не говорила. Но, понимаете, господин директор, странно ведь, что после абсолютно правдивого рассказа все пришли к одному и тому же выводу…

— Правдивого, но не полного.

— Я слышала, что вы, господин директор, славитесь тем, что никогда не лжёте… Просто говорите не всю правду.

Директор как-то резко помрачнел, помолчал, после чего занялся приготовлением себе новой заварки чая.

— Господин директор, я не против помогать вам, тем более я догадываюсь, против кого строится ваша интрига. Но я против, чтобы меня использовали втёмную.

Директор, наконец, справился с заваркой и некоторое время молча потягивал напиток.

— Правда — она, порой, бывает очень жестокой…

— Более жестокой, чем правда о моём добром, понимающем и терпеливом наставнике? Я читала материалы из архива… Там были и фотографии. Думаю, вам не стоит говорить, что могло быть в архиве командующего гвардией Гриндевальда.

Директор снова помрачнел. Похоже, он никак не мог построить план разговора. Только он вроде бы подводил его к нужному ему направлению, как Гермиона, даже не меняя тему, просто добавляя факты, перекраивала оный с ног на голову. Как можно сидящему напротив ребёнку говорить о жестокости правды, если она эту самую жестокую правду видела, причём об очень близком для неё человеке. Понятно, что она произвела на девочку неизгладимое впечатление, заставив намного раньше повзрослеть и снять розовые очки. Да и профессия её как-то не способствует вере в людскую доброту и порядочность.

Сам Дамблдор считал, что Кливен не должен был так поступать с ребёнком, не должен был лишать её детства. Настолько жестоко и так варварски. К тому же, в результате, сейчас он и сам не знал, как строить разговор с этим ребёнком. Даже с теми, кто пришёл из приютов, он знал, как разговаривать, хотя те и были даже психологически взрослее сидящей напротив него девочки, и их взгляд на жизнь был циничнее. Но, всё равно, они были как-то понятнее для него. А тут… Вот ребёнок, ведёт себя как ребёнок, веселится, смеётся. И вдруг — раз, словно другой человек. В случае любого давления или попытки как-то повлиять на её месте оказывается словно другой человек. Вот кто мог полагать, что простая прогулка в лес под охраной кентавров закончится таким образом? А всего-то нужно было, чтобы дети увидели мёртвого единорога. Чтобы поняли, насколько могут быть жестоки люди, убивая столь прекрасное создание. А ночью, с сияющей кровью единорога, зрелище должно было стать ещё более печальнее и трагичнее. Только тот, кому нечего терять, мог покуситься на них. Это и должны были осознать ребята.

И что теперь делать?

— Значит, ты отказываешься мириться с профессором Макгонагалл…

— Извините, но я с ней и не ссорилась. Но я просто не могу. Понимаете? Не могу! Это выше моих сил. Может быть, будь я постарше, то смогла бы, если не простить, то просто принять и сделать вид, что ничего не было. Может, став постарше, я смогу сделать вид, что всё нормально. Но пока нет. Может быть после каникул справлюсь с собой…

— Что ж… Мне действительно жаль, что так получилось. Всё же постарайся в следующем учебном году принять это. — Директор вздохнул, глянул на часы. — Что ж, не буду тебя больше задерживать. Урок закончится через пять минут, как раз у тебя будет время вернуться в общий зал, а оттуда успеешь на следующее занятие.