Так и думал, что Чарли на месте — свет горел на втором этаже — не иначе, как утешается в объятиях старины Джеймсона, доказывая самому себе, что был абсолютно прав.

Может, увидит меня и откинется? От счастья разумеется, столько лет не виделись.

Чарльз открыл дверь только минут через пять, когда у меня палец уже устал жать на кнопку звонка, наверное, пытался разглядеть из окна — не полиция ли приехала за пояснениями, как так лихо можно сломать себе нос, размешивая махито, или чего там Ада наплела.

— У тебя еще наглости хватило прийти? — А она хорошо ему парировала — один глаз заплыл, на лбу огромная шишка.

— Что ж ты так не рад меня видеть-то, а? — Я пошел прямо на него, почти вталкивая внутрь дома и закрывая за собой дверь. Он из той породы паршивых тварей, что сколько угодно могут хорохориться и поджимать губки, но как только сталкиваются с ответными действиями — закатывают в обмороке глаза.

— Где она? — странное сочетание раздраженного грубого голоса и того, что начал пятиться. Я усмехнулся. Почти не изменился за годы, и в отличие от меня, совершенно нет печати усталости на лице. Каждый день вижу ее в зеркале: она в глазах, глубоких морщинах на лбу и в нервном жесте, которым поправляю волосы.

— Кто она? Ада-то? А тебе что? Добавить хочешь?

— Она сама…

— Ага, она еще в детстве любила себе в лицо кулаком треснуть, дура. — Чарли напрягся так, как напрягаются люди, не знающие что делать — атаковать или бежать — они замирают в одном тревожном, удушающем миге, переставая дышать. — Поссать где можно?

Видимо, вопрос оказался критическим в общей массе — Чарльз начал орать и тыкать в мою сторону пальцем, правда, продолжая сохранять дистанцию. Трусливая сука. Все это было очень комично, просто невероятно абсурдно — обманутый муж, предполагаемый любовник — у каждого из нас должно быть сквозная дыра в груди, прожженная яростью, но мне было настолько наплевать на Чарли, и я был настолько уверен, в том, что собираюсь сделать, что ярость заменило предвкушение.

— Я не дам ей развод! Никогда! И ты…

Пока он изливался междометьями, я успел заметить лампу, валяющуюся на полу. Металл стойки погнулся.

— Да, я все понял, где поссать-то можно?

— Ты дурной?

— А ты?

Он шумно сглотнул. Даже странно, как Чарли стал с возрастом похож на отца Ады — не внешне, у них обоих странная злоба — они так шатко любят себя, что стоит пусть случайно посягнуть на их нарциссическую пирамидку уверенности в себе, как сразу же бросаются в бой, защищая ее ценой жизни близких, тех самых, из которых пирамидка и сложена. Ада была краеугольным камнем его самоуважения — если не будет ее, не будет и Чарльза; так было с матерью, помню, как жил, вечно оглядываясь на миссис Бреннан.

Чарли кивнул в сторону, видимо, показывая, где можно поссать, и тут же отвернулся. Вот и славно.

Ванны в гостевом туалете, к сожалению, не было. Да, жаль, в душевой кабине такое делать не особо удобно, но… Я заткнул пробкой слив и включил воду, чувствуя как и изнутри меня затапливает чернота, так бывает, когда кто-то, ныряя, поднял весь ил со дна.

В рябящей воде видел размытое пятно своего лица и все ждал, что из-за плеча выплавит еще одно. Но он умер. Он умер, а я остался все тем же, и никогда не смогу ничего сделать. Ни со своей злостью, ни со своим отчаянием, ни с болью — будет вечно стучать за грудиной вторым сердцем.

Так многие говорят, что не могут меня понять. А я просто выключил себя так давно, что уж и не вспомнить каким был. Но зато сейчас точно знаю, что должен сделать. Я не смог спасти ни ее, ни себя очень давно и никогда не смогу этого исправить, но может хотя бы получится не дать истории пойти по новому витку.

Вышел из ванны, не закрывая воду. Чарли мялся в гостиной как дурак, не зная, куда себя еще деть и не зная, чем еще себя накрутить, хотя куда уж больше.

— Подойди сюда.

— Блядь, Марк, чего ты доебался! Не отдам я тебе ее вещи! Ты поссал? Ну вали тогда на хуй!

— Я тебе сказал, подойди сюда.

— На хуй иди!

У меня очень тяжелые часы. Я их покупал очень давно, у них зубчики на корпусе и металлический ремешок. Чарли только всхлипнул, когда кулак с часами вместо кастета врезался ему в челюсть, а зубчики разорвали кожу губы. Добавил ударом в колено так, чтобы мысок ботинка пришелся точно по сухожилию. Вой.

— А тебе больно что ли? Надо же… — схватил его за ворот рубашки и поволок в ванну. Ткань рвалась, пуговицы отлетали, но я тянул. Он шкрябал ногтями по моей руке, сдирая кожу. Что за идиот. Мог бы хотя бы начать кусаться, если больше ничего не умеет. — Смотри, водичка… Налилась…

Он вцепился за дверной косяк, пришлось ударить еще раз, уже по костяшкам подошвой ботинка. Чуть не оглох от нового крика.

Чарли попробовал упереться в дно, но руки соскользнули, он упал головой в воду, выдыхая облако возмущенных пузырей. Я нажимал на его спину коленом, налегая изо всех сил, что-то хрустнуло, то ли дешевый акрил кабинки, то ли его позвоночник, наплевать. Сумел попасть ногой мне в щиколотку, но я не почувствовал, я вообще ничего не чувствовал, перед глазами стояла ухмыляющаяся рожа Фреда, и я давил изо всех сил, как будто то был он, а не Чарли. Мне не хотелось ничего говорить, мне не хотелось ничего слушать, мне хотелось, чтобы они оба сдохли. Почему я не сделал этого раньше? Почему так долго я не делал ничего?

Иногда вытягивал Чарли за волосы, давая сделать вздох через судорогу и снова запихивал под воду. Если сперва пытался сопротивляться, то теперь как будто понял, что проще затаиться, переждать, почти захлебнуться, потому что в этом весь Чарли — подчиниться тому, кто сильнее, поэтому, наверное, и выбрал Аду, которая ни разу не боец, если дело не происходит вне съемочной площадки.

Почему такие мрази, считают, что им все можно? Почему такие уроды вообще живут на этом свете, а они не подыхают в утробе? Почему из всех мужиков она выбрала Фреда, который бил ее, бил меня, но никогда не смел даже голоса повысить на тех, кто сильнее?

Под конец схватил Чарли за плечи, вытаскивая, и со всей силы приложил о металлический профиль, он только слабо взвизгнул, содрогаясь от боли.

Никчемный маменькин сынок, я не испытывал к нему ничего кроме ебаного омерзения, как будто чинил канализацию и извозился в дерьме. Да он и растекся по полу как дерьмо, мне даже руки захотелось вытереть.

— Собирай свои вещички и вали из дома. Как позвонит, пойдешь с ней к адвокату и скажешь, что согласен на развод, ни на что не претендуешь, понятно?

Он ничего не ответил, просто шарил руками по лицу, вздрагивая и пытаясь дышать ровно. Я присел на корточки напротив.

Чарли плакал.

Почти как Ада.

Только вот его слезы поднимали во мне такую волну мразотности, что единственное, чего хотелось — пнуть под ребра — вдруг заткнется. Я не стал отказать себе в этом удовольствии.

***

Заметил, как трясутся руки, когда прикуривал сигарету. Наверное, от напряжения. Мне пришлось себя сдерживать, чтобы не сломать Чарли на прощание шею. Какой он в самом деле Чарльз — максимум «Ча», да и то слишком для такого вялого хуя.

Даже странно — внутри стало как-то легко, что ли, вот оно, как, оказывается, бывает, если делаешь то, что нельзя, но очень хочется. Обычно я делаю то, чего не хочу.

Грегори снял трубку тут же, будто сидел и ждал моего звонка.

— Передай Аде, что Чарли все осознал и готов разводиться.

Судя по искусственному кашлю, пидарок растерялся, я успел сделать пару затяжек, пока он собирался с мыслями.

— А Чарли он… нормально с ним все?

— Да, все отлично, устал только немного, перенервничал.

— Ну… Я понял… Ада, наверное, спросит, приедешь ли ты. Мне что ей ответить?

Это был один из тех вопросов, на которые не хочется отвечать. Потому что я знал, что приеду — она центр притяжения всей моей внутренней жизни, и при этом я абсолютно не хочу к ней притягиваться — мы друг друга убиваем. А еще после того, как она все узнала, я больше всего боюсь увидеть в её глазах отблеск моего рассказа, все равно, в чем суть этого отблеска — в сочувствии, в печали, в чем угодно — пока не готов увидеть ответ. И поэтому… И поэтому…