- Ты прав… - согласился Фред, но всё равно и у него любопытство перевешивало здравую мысль о благе неведения. - Вот только зачем-то же понадобилось так тщательно прятать этот ключ? Работа не амойская, редкая гравировка. Если бы рама не раскололась, никто бы в жизни не подумал…
- Хочешь найти сам тайник? - настороженно спросил Эрид. - Хоть прямо сейчас за поиски не принимайся, вредно тебе нервничать.
Блонди улыбнулся.
- Думаешь, какой-то скелет в шкафу найду? В прямом смысле. Мне кажется, вряд ли.
Однако в тот день Фред всё-таки не взялся за поиски всерьез: слабость еще давала о себе знать, поправиться после нервного срыва оказалось не так уж легко.
Блонди прошелся по дому, прикидывая, где же еще можно обнаружить место для тайника, но пока даже идеи не было.
И может, Эрид прав, не стоит ворошить прошлое?..
*
Едва Фред вернулся к своим обязанностям, жизнь вошла в привычное русло, и за заботой о детях он почти забыл о загадке из давних времен. Ключ-перышко он закрепил на браслете рядом с подвеской - фигуркой совы. Предки носили браслеты в форме змеи, обвивающей запястье, но Фредди таковая эмблема мудрости была не по душе, притом змеиной головы с блестящими камушками-глазами могли испугаться малыши. Да и не понимал он этой привычки увешиваться золотом с головы до ног. А небольшие подвески мелодично звенели, но чуть слышно. И перо вполне симпатично смотрелось рядом с совой.
Коллега из колониального отделения Академии просил совета по сложной ситуации. Блонди помнил - по трудным подросткам из семей военных у него материалов было множество. Где же эти сборники по гражданам?.. Фред перерыл весь шкаф в домашнем кабинете, еле нашел микрокарты с данными, методиками и разработками. Еще в юности делал и до сих пор сохранилось!
Всё время поисков еще какая-то мысль вертелась в сознании, но, сосредоточившись на одном, Фред не отвлекался, пока не сбросил данные страждущему подчиненному.
И только тогда вспомнил, что именно не давало покоя.
Шкаф-то стоял в этом кабинете еще с дедовских времен! На совесть тогда делали, огромный монолит из ортейского дерева до сих пор выглядел как новенький. И, кажется, где-то была инкрустация с узорами-перышками.
Вот уж воистину, хочешь спрятать так, чтоб не нашли - спрячь на виду. Отец всю жизнь в этом кабинете всё хранил. Сам Фред с самого первого дня на должности в этом шкафу складывал папки, бумаги и книги. Сто раз видел этот затейливый узор.
И только теперь открыл потайной ящик, и увидел объемистый пакет с тетрадями, фотографиями и микрокартами.
========== 13. Мгновения счастья ==========
Фред вытащил наугад несколько фото из тайника. На них был изображен блонди с темно-золотистыми распущенными волосами, вьющимися на самых кончиках. Несколько непослушных прядей падали на бледное лицо с тонкими чертами. Блонди улыбался, зеленовато-карий взгляд сиял от счастья.
Ничего общего с чопорным “идеальным элитником” с портрета и официальных фотографий. Вместо украшенного лентой и орденами мундира - широкая бежевая футболка, на тонком запястьи не широкий золотой браслет-змея, а простой плетеный браслет с бусинками и светло-зелеными камушками, и ни одного кольца на тонких длинных пальцах с идеальным маникюром.
Зольф Салас. Неужели он мог быть таким?
Тайна прошлого волновала. Фред достал остальные фотографии, внимательно разглядывая. На многих был юный джад с удивительного оттенка зелеными локонами. “Какая-то незнакомая линия?” - мелькнула мысль. - “Не помню среди нынешних такого оттенка, и глаза светлее, чем по стандарту для класса”. Похоже, чем-то важен был этот парень для Зольфа, изображений было много и они сохранили тончайшие нюансы настроений, все изменения в выражении лица, грациозность движений.
Так фотографируют не просто красивую модель - чувствовалась разница с теми снимками, которые Фред видел раньше. Те фото просто исполнены одаренным мастером, не зря даже отец когда-то давно говорил, что в искусстве фотографии Зольф был гением. В этих же было заметно вдохновение творца, стремящегося увековечить свою музу.
Подпись на одной из фотографий: “Карим. Весна ~ года”. Больше ничего. Оставалась надежда на микрокарты и дневники.
Невинное, казалось бы, изображение: Карим сидит вполоборота на кровати, укутавшись то ли в халат, то ли в накидку, и тонкая серебристая ткань слегка сползла с плеча. Рассветные лучи мягко освещают светлые локоны, блестят на ткани… но даже в этой простой картине есть свое очарование, заметна страсть…
Слегка размытые кадры, видимо, снятые на память простой автоматической камерой. Блонди и джад вдвоем, занятые простыми будничными делами. Готовят вместе. Зольф сосредоточенно месит тесто, на щеке - след от муки… Карим нарезает овощи, блестит длинный нож…
Одно изображение напомнило Фреду собственное недавнее прошлое: Карим точно так же помогал Зольфу разбирать бумаги. Эти двое точно так же сидели, опираясь спиной на диван и разложив документы и конверты на полу.
Разноцветные карандаши, в беспорядке разложенные на письменном столе. Зольф раскрашивает распечатанный черно-белый рисунок, а Карим сидит рядом и наблюдает.
Такая любовь во взглядах друг на друга. На миг Фреду показалось, что он прикоснулся к чему-то слишком личному и сокровенному, чего никто не должен знать. Но любопытство было сильнее, он знал, что не устоит перед искушением прочесть дневники.
Если Зольф сохранил всё это, а не уничтожил, предчувствуя смерть - значит, на что-то надеялся? Почему спрятал, можно понять: времена тогда были смутные. Почему не доверил сыну, тоже вполне логично… Не было в роду понимания между родителями и детьми, никогда не было. Но может, в глубине души Зольф осознавал, что это неправильно, и ждал кого-то, кто поймет его тайну?
*
“Моя жизнь изменилась в тот день, когда я серьезно пострадал, фотографируя нападение федералов на амойских военных. Тогда мир сдвинулся с места - во всяком случае, для меня”.
Этими строками, выведенными идеально красивым мелким почерком, начинался дневник.
Исповедь была настолько откровенной, будто блонди, изливавший душу в этих строках, знал, что тетради дождутся своего часа и попадут только в руки того, кто сможет понять чужие счастье и боль. Зольф не утаил ничего, признавая, каким трудным пациентом был для врачей и как не мог найти общий язык с собратьями, считавшими его кем-то вроде тихого местного сумасшедшего. Не скрывал свой страх, когда Карим сказал, что любыми методами заставит лечиться.
“Когда он с улыбкой говорил, что готов привязать меня к больничной койке, если это понадобится, я снова почувствовал себя подростком, прячущимся от отца. Тот же вкрадчивый тон, тихий-тихий голос…
Мне до сих пор непривычно думать о том, что повторения впечатлений отрочества я осознанно или неосознанно искал всю жизнь. Карим похож на мою первую любовь - он так же заботился обо мне, как когда-то давно заботился Эмиль, утешая, успокаивая, помогая бороться со страхами…”.
Читать многие воспоминания было больно. Иногда в дневнике Зольф упоминал о прошлом до встречи с любимым, о детстве и отрочестве - и это напоминало Фредди собственные годы в интернате, тот же холод спальни, ту же строгость преподавателей, жестокость отца.
