Мы начинали целоваться уже в прихожей, с трудом вспоминая, что нужно закрыть дверь, и неохотно отрываясь друг от друга. Удивительно, но почему-то после такой пылкой встречи мы тут же заводили разговор о том, что нового у нас случилось за те дни, когда мы не виделись, или вообще о посторонних вещах. Хотя Заганос говорит, что отвлекает меня на болтовню нарочно: «Я же знаю твой характер, ты начнешь мне доказывать, как цинично я обо всем рассуждаю, мы будем друг друга, так сказать, покусывать. После такого и секс горячее». Я на такое только смеюсь. Ему нравится, когда мы в шутку спорим, как прежде, секс тут ни при чем.
Тем более, до этого не каждый раз доходило. Бывало, Заганос приезжал ко мне таким уставшим, что просто засыпал, когда мы, поужинав, сидели перед телевизором, пили чай и смотрели кино. Я представляю, как надо вымотаться, чтобы дремать под исторический боевик с криками и звоном мечей. Но и засыпать вместе было хорошо. Прижиматься друг к другу, даже во сне обнимаясь… зная: никто уже нас не разлучит, никогда, ни за что.
А ночи любви… от нежности прикосновений меня пробирала дрожь. Я лежал, закрыв глаза и глубоко дышал, когда Заганос проводил ладонями по моим бокам, касался губами шрамов, терся щекой о мое плечо. Мне нравилось чувствовать на себе тяжесть его тела, чувствовать, что мы становимся единым целым, обхватывать его руками и ногами, умолять: «еще… еще… не бойся, ты не сделаешь мне больно…».
И когда блаженная судорога пробирала всё мое существо, ни наше прошлое, ни будущее уже ничего не значили.
Неважно, кто мы. Важно только это притяжение…
Ночи были сказкой.
Звонок будильника возвращал в реальность. Заганос поднимался, и, накинув халат, шел на кухню, включал чайник, наливал себе кофе, потом курил на балконе. Возвращался, сидел какое-то время с блокнотом, делая наброски. А потом, перекусив на скорую руку, снова приходил ко мне и сидел на краешке дивана.
В такие минуты я его не трогал. Досыпал последним неглубоким сном – как же я не люблю рано вставать… да и просто я понимал, что такие минуты необходимы.
Я ведь тоже живу чужой жизнью и несу на себе груз ошибок, которые не я совершал.
Позже мы приводили себя в порядок, прощались – и, всякий раз, когда мы обнимались на прощание, я вспоминал наш последний вечер в Сент-Пол.
*
Так мы прожили почти год. Встречались у меня, тайком, иногда выезжали в отели или на прогулки, но, естественно, планировали маршрут так, чтобы не попасться на глаза знакомым. Выбирали какие-то пустынные места, где можно было побродить, не опасаясь свидетелей. Один раз мы выбрались на заброшенный пляж. Весна была уже в разгаре, но от моря все еще веяло прохладой. Старые лодки с облупившейся краской будто тонули в песках. Мы ходили долго, молча…
Уже позже, в машине, Заганос достал из бардачка маленький листок для заметок и написал:
«Сюда многие из наших часто ездили на прогулки, когда жили в Коттеджах или работали помощниками. Меня до сих пор тянет в эти края».
- Вот как, - прошептал я, склоняя голову ему на плечо и касаясь кончиками пальцев его руки.
Он щелкнул зажигалкой, сжигая листок, а затем закурил.
Позже, оказываясь наедине, мы часто так переписывались, вспоминая Хейлшем и тех, кого потеряли – и сжигали листки. Забыть о том, какую цену мы заплатили за свое счастье, даже через пять лет невозможно.
Да и через десять лет мы вряд ли забудем. И через двадцать.
А в начале июня прогремел гром. В желтой прессе появилось наше фото на балконе отеля для влюбленных парочек.
«Сенсация! Лейтон Уэсли, всем известный представитель консервативной партии и защитник традиционных ценностей, встречается с юным любовником!».
========== Глава 56. Доминик Райтхен ==========
Вскоре после того, как я снова встретился с Кэрри после долгой разлуки, мы поженились в Гретна-Грин. Просто в свободный день собрались и поехали в Шотландию, никому ничего не сказав. Иначе ведь начались бы расспросы, любопытствующие взгляды, попытки выяснить, почему мы так долго скрывали свои отношения. А что я мог бы на это ответить?
Мы проезжали по извилистым дорогам среди зеленых садов и высоких холмов, останавливались передохнуть на станциях, стилизованных под старинные постоялые дворы. Это была та Шотландия, которую хорошо знал и любил я – когда-то в этих краях я путешествовал с однокурсниками, когда-то здесь же ездили мы с Крисом, когда он работал в Голстоне и мне удавалось уговорить его всё-таки воспользоваться выходными и съездить на экскурсию, футбольный матч или просто посидеть в пабе.
Я охотно рассказывал Кэрри об этом прошлом, ведь она, хоть и бывала в Данди и Инвернессе, видела, по сути, немногое. Только аптеки, клиники и изредка торговые центры: стандартная программа для помощника, мотающегося туда-сюда. Сейчас ей открывалась совсем иная жизнь. Когда мы прибыли в деревушку и увидели скульптуру с переплетенными руками влюбленных, светло-карие глаза так сияли от радости и восторга… я никогда не видел такой искренней увлеченности каждым моментом во взгляде своих прежних спутниц, которым годам к двадцати пяти-двадцати семи всё успело надоесть.
Но мне казалось, что женская страсть к хождению по магазинам свойственна даже самой идеальной натуре… и я не прогадал. В сувенирной лавке мы застряли на хороших пару часов. Ничего. Я хотел баловать моего олененка – много ли радости она до сих пор знала в жизни.
В мэрии на нас смотрели немного удивленно. Взрослые ведь люди, серьезные на вид, а сорвались регистрировать брак не там, где живем, а именно здесь, будто в старые времена, когда в Шотландии законы были не столь строги, как в Британии. Сейчас ведь в Гретна-Грин влюбленные парочки просто приезжают отпраздновать свадьбу в романтичной обстановке, почувствовать вкус запретного плода. Хотя такой ли уж плод запретный, если за «беглецами» следуют толпы друзей и родственников? По пути я видел такую свадебную процессию.
Как бы там ни было, в присутствии двух случайных свидетелей я пообещал Кэрри, что буду любить ее в радости и горе, богатстве и бедности, пока смерть не разлучит нас.
Когда я поцеловал ее, она заплакала.
- Ну что ты, моя радость? – тихо спросил я.
- Просто не верится, Ник… не верится, что теперь нас уже никто не разлучит.
Я утешал ее, хоть и сам чувствовал – некоторые проблемы всё еще впереди.
Но в этих прекрасных краях, утопающим в зелени, под ясно-голубым небом, думать о плохом не хотелось. Я прогуливался под руку с Кэрри по узким улочкам с белыми домиками, покрытыми черепицей – эти пейзажи будто сошли с картинок о жизни в девятнадцатом веке. Кэрри приходила в восторг от всех этих китчевых скульптур на каждом шагу, вроде голубей, сердечек и прочей любовной атрибутики. И я удивлялся в глубине души, что меня это не раздражает. Ей всё это казалось милым, а для меня ее улыбка и радостный смех значили больше, чем художественная ценность подобного «искусства». Мы фотографировались на каждом шагу, пообедали, а позже поужинали в ресторанчике, где подавали традиционные местные блюда.
Впервые за долгое время я по-настоящему отдыхал.
Дурдом, как следовало ожидать, начался, когда мы с Кэрри приехали в Илфорд и я сообщил родным и знакомым, что женился во второй раз. Отец сказал – «Тебе что, холостяцкая свобода приелась? Я думал, после той стервы, с которой ты расписался по дури, ты сыт браком по горло». Мать, наоборот, не устраивало, что из всех девушек, с которыми я мог познакомиться, я выбрал сироту без солидного банковского счета и полезных связей. И это ведь я никому не говорил, что Кэрри – воспитанница донорского интерната…
Меган была просто в ярости. Ей я не сообщал ничего, но доброжелатели нашлись, и она позвонила мне, и, не дав мне слова сказать, начала орать:
- Ник, это что, правда?! Ты женился на какой-то серой мыши, которая работала в клинике у твоего приятеля? С ума сошел… думаешь, ты ей нужен? Да она за твоими деньгами охотится! Подумай, какая у тебя зарплата, и сколько она зарабатывает, вот и сравни и сделай выводы.
