Году примерно к 2010-му тема заглохла, ее просто решили дальше не форсировать, чтобы она не утекла в популярные СМИ, где сидят безмозглые по определению выпускники журфака МГУ. Эти как напишут: «Олигархи решили дать стране царя!» – и здравствуй, дубина народной войны. Увы, стараниями одной конкретной творческой личности при слове «царь» народ представляет себе ее конкретное лицо. Так можно запороть любую идею. Как запороли уже последовательно коммунизм, демократию, либерализм, игру в бадминтон и далее везде.

Идея пустила глубокие корни и, когда настало ее время, полезла наружу, зелененькая, свеженькая и веселенькая. Саленко занервничал. Он был уже репортером до мозга костей, то есть человеком, натасканным на объективность и на безоценочное освещение событий, но в частном порядке его от слова «царь» просто трясло. Бо́рис долго не мог понять, чем так страшна русская монархия, пока не родил формулировку: «Это плохо кончится». Она все объясняла.

Друзья и коллеги восприняли его фобию с пониманием, говоря себе и другим: «Боря все-таки не отсюда, трудно ему, пожалеем мужика». Они сами относились к монархии, даже самой конституционной и выборной, очень по-разному.

Потом объявили о строительстве «Щита», и фобия перешла в манию, а сам Саленко ушел в оппозицию.

Москва встретила его метаморфозу с равнодушием почти оскорбительным. Неофициально Бо́рису шепнули, что он такой тоже стране полезен, а то уж больно у нас все единогласно. Зато его чуть не выгнали из GINN, потому что с безоценочностью и объективностью в сюжетах московского корреспондента вдруг стало как-то плохо. Он с трудом взял себя в руки.

Начались личные проблемы: трудно общаться с людьми, которые в упор не видят, как их власть толкает страну к войне с цивилизованным миром.

Ну и людям трудно общаться с человеком, из которого вдруг посыпались обороты вроде «цивилизованный мир», чего за ним десять лет не замечали.

Кончилось все действительно плохо, но пока еще только для самого Саленко.

Может, завтра станет плохо сразу всем, но это – завтра.

А сейчас Ник украдкой поглядывал на Бо́риса и думал, как бы подловить момент, когда будет уместно спросить – почему он все еще здесь. Жена выставила его за дверь года два назад; сыновья, как Ник понял по некоторым обмолвкам, предпочитали гордиться папой на расстоянии – они и раньше-то видели своего звездного родителя не каждый день. Зачем Бо́рис так отчаянно цепляется за Москву, в которой он теперь чужой?

Наверное, это что-то очень личное.

До въезда в город осталось всего ничего, но поток уплотнился и сильно замедлился. За окном тянулись вереницей торговые центры, позади них жилые кварталы. Всюду сновал транспорт, ходили люди, и трудно было поверить, что завтра война.

«Хвост» держался в паре машин позади. Ник украдкой рассмотрел его. Примерно так он представлял себе автомобиль ФСБ, если бы не одно но. Это был вылитый автомобиль ФБР. Марка, цвет, модель, ну все. Издеваются они, что ли.

– Миш! – позвал Саленко, глядя в окно. – А у нас совсем ничего не осталось?

– Увы.

– Это потому что кто-то пожадничал.

– Это потому что кто-то слишком много пьет!

Саленко выразительно шмыгнул носом.

– Слушай, насчет Лены… – сказал Миша. – Прости. Кажется, это было лишнее.

– Да нормально. Я не обиделся, – буркнул Саленко. – Вы, конечно, старались. Вам бы только уязвить человека. Вы меня ненавидите за национальность – за то, что я американец! – но у вас руки коротки сладить со мной.

– Слава богу! Наконец-то что-то знакомое. Узнаю друга Борю. Друг Боря, ты когда собираешься инструктировать заморского гостя?

Саленко покосился на притихшего в своем углу Ника.

– А я не буду! – заявил он.

Спереди обернулся Гоша.

Миша тоже сделал такое движение, словно очень хочет посмотреть назад, но ограничился пристальным взглядом в зеркало.

Ник уже в который раз почувствовал себя мебелью.

Это было несколько унизительно, но Ник отдавал себе отчет – старался как минимум, – что ситуация непростая, люди непростые, и вообще все сложно. «Надо представить, что я в Сан-Эскобаре. Там со мной тоже не церемонились».

– И зачем тогда было это все? – недовольно спросил Миша.

– Я хотел. Честно. Но я, пока сюда ехал, много думал, и пока вас ждал на парковке, тоже думал, – сказал Саленко. – И понял одну вещь. Даже странно, как она раньше не пришла мне в голову. Ничего уже не исправить, ничего не изменить. Россия мчится, как красный бронепоезд, на полных парах в историю. И это интервью, если оно получится, будет документом эпохи. Возможно, последним интервью Сереброва. А может, последним интервью на Земле…

– Ты с похмелья бываешь положительно невыносим!

– Отстань, я потеряю мысль. Ник, пойми меня правильно. Это уже не наша игра и, по большому счету, даже не наше дело. GINN здесь только инструмент, а вернее, игрушка судьбы. Государь, мать его, император Роман Валерьевич Серебров тоже доигрался, но его роль – первого плана. И твоя задача – дать ему комфортно исполнить свою партию. Больше от тебя ничего не требуется. Думаю, уже готовы вопросы, и ты не упирайся, когда их увидишь. Можешь их редактировать, но не отказываться. Их надо отработать, а пока Серебров будет говорить, ты поймешь, чего не хватает, и придумаешь свои. Один-два, не больше. Не сочти за оскорбление, но Серебров в нашей профессии немного опытнее тебя и лучше знает, как готовить и вести интервью. Просто не мешай ему. Это лучший способ нам исполнить свой долг перед лицом неизбежного. Понял меня?

Ник оторопело кивнул. Уже в пятый или шестой раз. Ничего себе инструктаж. Какая-то эпитафия человечеству.

– Ох, и худо тебе, дружище… – протянул Миша.

– Вы просто не видите, – Саленко тяжело вздохнул. – Вы просто не видите, как все это выглядит со стороны.

– Да вроде неплохо.

– Только для вас. А с точки зрения нормального человека, к власти пришла хунта и творит беспредел. Ее пытались хотя бы призвать к порядку, ничего не получилось, а теперь она совсем обнаглела, и ее остановят силой.

Ник молча кивнул.

Миша и Гоша синхронно то ли хрюкнули, то ли фыркнули.

– Нет, ну есть и такое мнение, – согласился Миша. – Только ты про нормального человека – вычеркни, пожалуйста. Это мнение тех, кто заинтересован. Его навязали всем, кто зависит от заинтересованных. А вот нормальный – и, главное, внутренне свободный человек…

– Россиянин, например, – ввернул Саленко.

– Да, хотя бы россиянин, со свойственным ему пофигизмом, зиждя… блин… зиж-дя-щем-ся… или надо через «и»? Да пофиг, основанным! С пофигизмом, основанным именно на внутренней свободе… Он понимает, насколько все естественно и нормально. В кои-то веки – нормально.

– Ой, хватит. Сколько можно?! Я тебе пытаюсь объяснить, а ты не слышишь. Неважно, что ты думаешь, и неважно, что думаю я! Даже если люди во всем мире одурачены, – какая разница? Важно только одно – как действия России выглядят. И какие были сделаны выводы.

– Я помню, какие выводы были сделаны из пробирки с белым порошком, – произнес Миша вкрадчиво. – Триста тысяч жизней это стоило Ираку. Стесняюсь спросить – ты ведь раньше знал про это, а потом забыл, ага? А для Ливии и пробирки не понадобилось. Теперь скажи – почему Россия, на которую двадцать лет всех собак вешают, построила «Щит»?

– Совершенно не вопрос, – отрезал Саленко. – Надо было загружать ВПК, загружать стройкомплекс, придумать рабочие места хоть из воздуха. Этот ваш «Щит» – огромный мыльный пузырь. И без войны он лопнет. Сереброва просто загнали в угол, ему деваться некуда. Мне его искренне жаль. Рома – заложник. Но мог бы пустить себе пулю в лоб, а взял и всю страну потянул за собой!

– Бедный Гоша… – донеслось спереди.

– Чего я бедный?..

– Ну, я-то Борю почти год не видел, а ты эту конспирологию слушаешь каждый божий день, кроме выходных!.. Знаешь, Борь, мне иногда кажется, что ты прав: мы все умные, а ты один дурак.

– Работа такая, – заявил Саленко. – Работа шута – говорить правду в лицо!