– Ты здесь живешь? – спросил Леви, когда они подошли к дому. – Я никогда не бывал в этом квартале. Странно. Я думал, что знаю весь город.

– Мы здесь не живем. Просто приехали на лето. Каникулы кончатся, и мы вернемся обратно в Нью-Йорк.

– В Нью-Йорк? Всегда мечтал там побывать.

– Так приезжай! Можем встретиться у музея Метрополитен. Прямо на лестнице у главного входа. Мы там рядом живем. – Она уже забыла о клятве, которую они дали с сестрой в ту ночь на крыше под звездным небом. Может быть, мир открыт и для них тоже. Может быть, проклятия действуют только на тех, кто в них верит.

– Будем друзьями, – сказал он, торжественно пожимая ей руку.

– Будем друзьями, – отозвалась Джет, хотя в тот долгий миг, пока их руки медлили расцепиться, она узнала, о чем он думал. Не потому, что прочла его мысли, а потому, что сама думала то же самое: Наверное, это судьба.

Они упаковали свои чемоданы. Лето закончилось, и как-то вдруг свет, льющийся сквозь листву, сделался золотистым, а листья дикого винограда на заднем дворе окрасились багрянцем – как всегда, первые в городе. Винсенту, изнывающему от скуки, сытому по горло тихими провинциальными радостями, не терпелось скорее вернуться домой в Манхэттен. В день отъезда они все проснулись пораньше и собрались в кухне на прощальный завтрак. Дождь стучал в окна с зелеными стеклами. Сейчас, когда пришло время ехать, всем троим стало тоскливо, как будто закончилось не только лето, но и детство тоже.

Тетя Изабель раздала им билеты на автобус.

– Вы доедете хорошо. И погода наладится.

И, разумеется, как только она это произнесла, дождь перестал.

Закончив собирать сумку, Френни спустилась вниз. Изабель ждала ее в кухне с двумя чайниками свежезаваренного чая. Френни улыбнулась. Она знала, что это очередная проверка. И она знала, что выдержит испытание. Возможно, тетя уже испытала Винсента и Джет, но Френни всегда была лучшей в таких вещах. Она не боялась делать выбор.

– Выбирай, – сказала Изабель. – Смелость или осторожность?

– Мне, пожалуйста, смелость.

Изабель налила ей чай с густым ароматом земли.

– Здесь все травы, за которыми ты ухаживала этим летом.

Френни выпила все до капли и попросила добавки. Она вдруг поняла, что ей страшно хочется пить. В этот раз тетя налила чай из другого чайника.

– Но ведь это же осторожность, – сказала Френни.

– Ой, да это одно и то же. Ты не выбрала бы осторожность и не выберешь никогда. Но прими добрый совет старой тетушки. Не старайся спрятаться от себя, Френни. Ты та, кто ты есть. Помни об этом всегда.

– Иначе я превращусь в крольчиху? – съязвила Френни.

Изабель поднялась из-за стола и обняла свою любимую племянницу.

– Иначе ты проживешь очень несчастливую жизнь.

Когда они шли к автобусной станции, двери и окна в домах на всем их пути захлопывались с громким стуком.

Скатертью дорожка, несся им вслед неслышимый шепот. Возвращайтесь откуда пришли.

Френни с Винсентом ушли вперед, а Джет чуть отстала, погруженная в свои мысли. Ей было так хорошо в саду на улице Магнолий и стало в тысячу раз лучше, когда она познакомилась с Леви Уиллардом, встречи с которым хранила в секрете от всех, даже от брата с сестрой. У обоих был дар ясновидения, но они даже не удосужились полюбопытствовать, чем занимается их сестра, когда выходит в сад по вечерам. Джет говорила, что идет собирать травы, и никто ничего не заподозрил. Да и с чего бы им вдруг усомниться в правдивости Джет, такой трепетной и простодушной? С чего бы им догадаться, что она кое-чему научилась у Френни и поставила в сознании защитный барьер?

Френни с Винсентом обсуждали проверку чаем.

– Что ты выбрал? – спросила Френни, взяв брата под руку. – Смелость или осторожность?

– Ты еще спрашиваешь! – Винсент поправил футляр с гитарой, перекинутый на ремне через плечо. Этим летом у него было столько подружек, что и не сосчитать, однако он не счел нужным попрощаться хоть с кем-то из них. – Осторожность – она для других. Не для нас.

В автобусе они разместились на задних сиденьях. Другие пассажиры их сторонились, и не без причины. Вид у троицы, одетой в черное, был угрюмый и даже зловещий, а их многочисленный багаж занял почти весь проход. Когда они выехали на Массачусетскую магистраль, Френни вдруг поняла, что ужасно соскучилась по Манхэттену. Она устала от неприязни соседей и от трагедий, произошедших за лето. Она скучала по Хейлину, чьи письма она сохранила и спрятала на самое дно чемодана. Вовсе не из сентиментальных соображений, а исключительно для архива. На случай, если ей вдруг захочется перечитать что-то из его рассуждений.

В Массачусетсе все пахло зеленой свежестью: огурцами, глициниями, кизилом и перечной мятой. Но запах большого города меняется каждый день. И никогда не угадаешь, что будет завтра. Запах дождя и сырого цемента. Хрустящий запах бекона. Кисло-сладкое одиночество. Карри или кофе. Некоторые дни в ноябре пахли каштанами, предвещая грядущие холода.

Когда автобус уже подъезжал к Манхэттену, Френни открыла окно и вдохнула горячий, грязный воздух. Ей по-прежнему снились сны о черной птице, говорящей человеческим голосом. Если бы Френни не считала психоанализ полной ерундой, она бы спросила у папы, что означает этот сон. Может быть, ей хотелось летать? Может быть, ей хотелось свободы? Или просто кого-то, кто говорит на ее языке и поэтому сможет понять ее смятенные чувства?

– Осторожнее, – улыбнулся Винсент, увидев ее угрюмую сосредоточенность. – Я предвижу большие сердечные сложности.

– Не смеши меня, – фыркнула Френни. – У меня даже нет сердца.

– О, богиня рационального мышления, – произнесла Джет нараспев. – Ты что, сделана из соломы?

Винсент подхватил шутку.

– Нет, она сделана из шипов и колючек. Ее лучше не трогать, а то поцарапаешься.

– Да, я такая. Колючая девчонка, – весело проговорила Френни, хотя уже уловила сегодняшний запах Манхэттена, льющий в открытое окно.

Сегодня в Манхэттене пахло любовью.

Лучшее время в Манхэттене – ранний вечер в Центральном парке, когда неспешные сумерки разливаются по Большой лужайке. Синее небо темнеет, бледный свет заходящего солнца сочится сквозь ветви робиний и вишневых деревьев. В октябре трава на лужайках делается золотой; листья дикого винограда наливаются багрянцем. Но в парке в последнее время стало небезопасно. Френни, Джет и Винсент гуляли там самостоятельно с пяти лет, и никто над ними не надзирал; но теперь все изменилось. Родители боятся отпускать детей в парк одних – особенно с наступлением темноты. Там рассадник преступности, сплошь грабежи и насилие; там ошиваются странные личности, у которых нет своего жилья, и они спят на зеленых скамейках или прямо на земле под шелестящими ивами.

И все же для Френни Центральный парк так и остался необъятной, чудесной вселенной, огромной научной лабораторией буквально в квартале от дома. Там возле Пруда азалий были потайные места, где весной тысячи гусениц плели себе коконы, а потом – в одночасье – рощи робиний оживали трепещущими облаками из только что вылупившихся бабочек-траурниц. Осенью небо над парком полнилось стаями перелетных птиц, спускавшихся здесь передохнуть одну ночь на пути в Мексику или Южную Америку. Но больше всего Френни нравились Дебри, самая дикая, самая уединенная часть Центрального парка. На этом заросшем лесном участке были ручьи и болота, здесь обитали лесные мыши и совы. В толщах крон шебуршились птицы, и все они подлетали к Френни, когда она проходила мимо. В один день можно было увидеть около тридцати разных видов пернатых. Гагары, бакланы, цапли, голубые сойки, пустельги, ястребы, лебеди, утки, шесть разновидностей дятлов, козодои, дымчатые иглохвосты, колибри и сотни других перелетных гостей и постоянных обитателей парка. Однажды Френни встретила большую голубую цаплю почти с нее ростом. Цапля не испугалась и подошла прямо к ней. Френни, чье сердце бешено колотилось в груди, застыла на месте, стараясь не шевелиться – вообще не дышать. Цапля прижалась головой к ее щеке. Потом, когда цапля взлетела, Френни расплакалась. Ее, гордившуюся своей сдержанностью и внешней невозмутимостью, всегда завораживала красота полета.