В конце концов, прелюдии заканчиваются. Ты разворачиваешься, в последний раз выжигаешь языком полосу на моей вывернутой связанной руке, припечатываешь губами грудь и оседаешь меж моих ног. Оковы из трав вновь ужесточают хватку, и я отчаянно цепляюсь за них, набивая под ногти землю, будто это может мне хоть как-то помочь. Молнией сверкает твой плотоядный оскал, и в следующую секунду я, упёршись подбородком в грудь, лицезрею, как ты направляешь себя в меня. Я чувствую неумолимое давление твоей огромной плоти у самого входа, и эти попытки представляются мне сравнимыми с тем, как если бы древо пыталось врасти могучими корнями в крохотный глиняный горшок.
Жемчужный предъэякулянт частично смягчает твой первый толчок. Ты просто вминаешься, головкой давя на промежность, и мои мышцы расходятся под давлением. Ощущения при этом колеблются на тонком лезвие между терпением и мукой, захлёстывая меня до такой степени, что я не в состоянии разобрать, внутри ты уже или только притираешься. Однако вскоре единственный твой ослепительно резкий рывок в моё нутро приводит меня в чувство. Мой вопль из измученного горла разносится вместе со свистом ветра в кронах и дуплах, а пятки непроизвольно пропахивают в почве две борозды – отражение моих судорог.
Я лежу лопатками на осклизлой земле с раскинутыми ногами, только чтобы моё нутро могло обеспечить тебе нужные условия для твоего удовольствия. Я – сосуд с подходящей температурой и трением, в который ты всё равно прорвался, даже я не в состоянии тебя осилить.
Ты упрямо продолжаешь вставлять себя в узкий проход, и я сквозь мучительную муть перед глазами вижу росу пота, что проступила на твоём высоком напряжённом лбу. Нутро горит так, будто член твой натёрт жгучим растительным ядом, и, в конце концов, я начинаю напоминать себе шар нашего дирижабля, который готов даже от крохотной лишней порции газа вот-вот взорваться (а ведь это ещё далеко не весь ты!). Но как раз тогда ты приостанавливаешься и, постепенно идя на попятный, вырываешься из тесной ловушки моей плоти с тяжёлым хрипом на устах. Ты начинаешь вновь массировать мой вход пальцами, разминать и раскрывать, разводя ягодицы всё больше стороны. А затем ты вновь, положив на свой ствол палец, устремляешься в меня. На этот раз выходит чуть глубже и менее мучительно, однако всё равно добрые две трети тебя всё ещё снаружи. Пока что, остановившись на этой длине, ты ритмично вырываешься и ввинчиваешься внутрь, и с моих губ теперь вместо воя раненого зверя слетают приглушённо-мелодичные стоны, какие издают хрупкие ветки в унисон порывистым толчкам ветра. Запрокинув голову, сотрясаемый, пришпиленный тобой, я вижу, как качается мох на древесной коре перед моими глазами – к небу и к земле, к небу и к земле…
Однако где-то после десятков двух толчков тебе надоедает довольствоваться малым. Ты рвано покидаешь моё нутро и раздражённо переворачиваешь меня на живот. Лесные шорохи испуганно примолкают, и мне грезится, что пришёл тот миг, когда ты, наконец, погрузишься весь и доведёшь напором своим до смерти. А моим ладоням даже не дотянуться до приготовленного клинка, чтобы ответить тебе тем же. Однако через мгновение оказывается, что пока в клинке нет необходимости. Шелест облегчения сквозит в моём дыхании. Ты не разрываешь меня, а, напротив, сдвигаешь мои ноги вместе и плотно стискиваешь мои ягодицы, формируя мягкий капкан из моего тела. А затем проникаешь вновь ровно настолько, насколько мог и в предыдущий раз. Я начинаю догадываться о твоей задумке и с облегчением роняю лоб на скрещенные запястья, отдаваясь ей. Самая чувствительная часть твоего естества теперь находится внутри, в моей горячей тесноте, а остальное зажато между податливой мякотью ягодиц и бёдер, чтобы компенсировать ощущения.
Ты пощадил меня, я чувствую твою милость с каждым твоим толчком, заставляющим меня выгибать голову вверх, где пляшут сквозь листву небесные блики. Свет понемногу заполняет моё тело, и часть меня начинает стремиться к солнцу и воздушной лёгкости, несмотря на ощущение пришпиленности из-за твоего члена во мне. Аромат солнечной пыльцы забирается в нос, понуждая сознание мелко вспыхивать, а тело – подаваться навстречу за очередной призрачной порцией лёгкости.
Я лишь немного приноравливаюсь к этой роли солнечного маятника, раскачиваемый тобой всё быстрее, пока твои сумасбродные всё крепчающие и убыстряющиеся рывки не сливаются в сияющую реку, и на пике твоего золотого водоворота огненная лава затопляет меня внутри.
Изнасилуй меня, мой друг. Используй мою плоть.
Когда лава твоего экстаза схлынула, я открываю глаза. Огонь оргазма выжег весь мир в балдахине до белого полотна. Но когда пепел развеивается, в расплывчато-пастельном мареве начинают проступать размытые очертания невысокой мачты, одинокого паруса над головой и волн за деревянными бортами. Выходит, даже в уцелевшем островке твоих Чертогов есть свои слои, и когда земля прогорела, как временно прогорел и ты, текучее море заполонило всё.
Но как бы умиротворённо не скользил наш парусник, во мне стучит корабельной качкой растравленное возбуждение и неудовлетворённость. Путы более не сдерживают моих рук, и я спешу обласкать твой белый стан, утягивая к себе и намекая на свои желания. Ты с ленивой томностью откликаешься, размякший после извержения своих сил. Колыхания молочно-пенных волн мелькают за бортом в тихом утреннем туманном море. Я лежу по-прежнему на спине, только теперь вместо комковатой хладной почвы кожу согревает золотистый песок. Я уже не пытаюсь понять, каким образом пляж заполнил дно судна. В твоих Чертогах Разума возможно всё. Томные незабываемые поцелуи и ласки овевают нас, каждый раз немного другие, словно никогда не повторяющие свои очертания волны.
При очередном колыхании парусника на волнах ты выплываешь из моих рук, как бы ни пытался я тебя удержать, и вновь седлаешь меня… но теперь уже спиной ко мне, покачиваясь и притираясь к моим бёдрам. Сплю ли я, или безумие, наконец, сотворило со мной своё дело? Неужели ты даешь мне такую милость? Ты уступаешь мне себя? Но потому, как твоё лоно меж ягодиц жарко печёт мою колом стоящую плоть, я понимаю, что мне не причудилось. В предутреннем морском мареве проходит подготовка, так что от волнения я не запоминаю ни одной детали.
И вот, наконец, я спешу помочь тебе, когда ты с плавностью, присущей только таинственным морским созданиям, опускаешься на меня, изгибаясь и легко принимая меня в себя. Низкий хриплый шёпот пены вырывается из твоего горла, я же восторженно вторю глубинному гулу раковин. Я не смел о таком и мечтать. Я слежу за движениями твоей изящно изогнутой спины, нежной и белоснежной, будто суфле, когда ты размеренно, привыкая, то поглощаешь, то выпускаешь на волю мой член. Пробивающееся блики утреннего солнца играют в каплях пота на твоей коже, из-за чего ты кажешься сияющим изнутри, будто чистой воды горный хрусталь. Будто бы и не осталось и следа от той демонической сущности, что восседала на мне верхом на лесной поляне. Сейчас мне грезится, что меж твоих лопаток вот-вот прорежутся крылья, хоть я и знаю твою тёмную душу. В тебе трепещет грация воздушного рассвета, и ты легко порхаешь вверх и вниз на моей плоти, мой падший ангел. Внутри ты подобен нераспустившемуся диковинному морскому цветку, и обтекаешь меня трепещущими стенками до головокружения славно. В особенности, когда ты внезапно меняешь тактику и вместо вертикальных движений совершаешь тазом несколько до одури тягучих круговых движений, так, что мне совершенно вышибает рассудок, и, в довершение всего, ты с блаженной одышкой на развратно-прекрасных губах оборачиваешь ко мне лицо, замираешь и взмахом ресниц приглашаешь действовать самому.
Использовав мою плоть, изнасилуй меня ещё, мой друг.
Меня не требуется просить дважды. Морской ветер крепчает, и небо над нами густеет подобно моему скопившемуся возбуждению. И точно также, подобно тому, как наша одинокая мачта взлетает на крутых волнах, вонзаясь в предгрозовую темнеющую высь, я ввинчиваюсь в тебя с новым запасом проснувшихся во мне сил. Я долблюсь в тебя, отрывисто и мощно вскидывая свои бёдра вверх со всей энергией и страстью, на которую способен. Ты же упиваешься моим огнём, моими соками и жизненными силами. Ты вновь опустошаешь меня, загоняешь как лошадь, насыщаешься моим наслаждением, мной внутри себя, и в то же время щедро одариваешь и меня.
