– Гер Гейер, не убий. Вот! – Меншиков протянул что-то кавалеру, – платок. Игнатий Четков просил передать, с наилучшими. И ещё, – Алексашка перешёл на шёпот, – что будет ждать вас у Самсона.

– Вхгёшь!

– Вот те крест!

Кавалер вытянулся, весь засиял от предвкушения. Конечно, стоило только крепко сбитому Четкову появиться в его окружении, Гейер сразу старательно отворачивался, пряча от всех ставшие уж слишком тесными кальсоны.

– Лядно. Пехгедай – лечу.

Меншиков взвился с земли, споткнулся, ругнулся и окольным путём поспешил к Самсону. Пробегая мимо банного корпуса, распорядился, чтобы затопили мыльню, набрали трав душистых и тут увидал Волкова. Боярин привалился к углу здания, позеленел лицом. Слипшиеся волосы падали на мокрый лоб, закрывая глаза.

– Нехорошо? – поинтересовался Алексашка.

– Переел, – глухо отозвался Волков.

«И перепил», добавил про себя денщик и вслух проговорил:

– Надо бы вам возвращаться. Скоро чаепитие будет, а государь опоздавших не любит. Не то придётся вам штрафную пить.

Штрафной была огромная хрустальная рюмка, больше напоминавшая вазу, красовавшаяся посреди стола. Царь наполнял её до краёв спиртным и заставлял опоздавшего её выпить, кто бы тот ни был – кавалер, девица или старец.

Волков позеленел ещё пуще и едва не съехал на землю. Алексашка поддержал его за локоть, и боярин вцепился в его плечо:

– Братец, посидеть мне надо где-то… в спокойном местечке.

Меншиков моргнул. Осклабился.

– Да вон там отличное место будет. Видите, лужайку со скамейкой? Там ещё низкие деревца и конец застеклённой галереи Мон Плезира? Там вы быстро освежитесь.

Отправив Волкова к «шутихам», Меншиков опрометью кинулся к Самсону. Не дай бог эти горе-воздыхатели не в своё время явятся. Ещё издали денщик заметил у Большого Каскада Четкова и Гейера. Купец расхаживал по плитке и, судя по ожесточённой жестикуляции, поминал кого-то по матери. Кавалер же с умоляющим видом увивался за ним. Алексашка затаился, наблюдая за сценой. Невдалеке послышался шорох юбок. Ага, значит, Авдотья тоже любопытствует. Выпустив пар, Четков приостановился, Гейер положил ему руку на плечо. Купец в негодовании обернулся, и неожиданно для себя наткнулся на губы кавалера. Авдотья в кустах пискнула, Гейер же, похоже, расставаться с добычей не хотел, основательно облапив молодого купца.

– Тьфу, СКОРОМНИКИ! Да чтоб вас!

Красная как рак, Авдотья выскочила площадку. Мужчины обескураженно шарахнулись.

– Игнатий Иваныч, как вы могли! А вы, Ганс… Ах, Ганс!

– Авдотья Никитична, стойте! – Взвыл Четков. – Ох, да что же это! А ты, пёс, ИСЧЕЗНИ!!!

Ганс Гейер и вправду, получив хорошего купеческого тумака, испарился. А Алексашка тут как тут. Не успел опомниться, как Игнатий схватил его за грудки:

– Ты кого мне подсунул, собака?!! Насмехаться надо мной вздумал?

– Я тут, Игнатий Иваныч, ни при чём. Мало ли кто сюда ещё мог прийти. А вот вы только что лучшему государеву навигатору глаз подбили. Как же Гейер теперь будет курс судов для Петра определять?

– А мне царь не указка! – в гневе вскричал Четков, брызгая слюной на царёва денщика.

– Постой. А ну повтори? Тебе государь – не указка? Давай-ка пойдём к Петру Алексеевичу, сам ему и скажешь.

Четков побелел, как снег, ярость мигом слетела.

– Так ведь я это, в горячке выпалил… не подумавши…

– А фингал Гансу тоже не подумавши поставил? – Меншиков высвободился из его хватки.

– Сашка… Александр Данилыч, помилуй, не надо к государю!

– Вот что, купечий сын, улажу я всё: и с Гейером, и с Авдотьей. Только хлопот будет не счесть – кто ж мне всё возместит?

На деле же Гейер вряд ли будет о таком конфузе трепать, и Авдотья тоже позориться не захочет. Поплачет о кавалере, да присмотрится к Игнатию. Ведь у него в мешках не только зола заморская, но и золото имеется.

– Возмещу, Александр Данилыч, – Четков поник головой, думая о кровных золотых и о том, какую цену заломит ушлый денщик.

– Слыхал я, у тебя напиток сухой иноземный имеется – кофе?

– Ну?

– Поделишься одним мешочком.

Игнатий просиял – чхать он хотел на этот кофе, ещё купит. Главное, выкрутится – этот проныра точно всё устроит.

Взмокший, сбивший ноги Алексашка вбежал в кухню:

– Турку, быстро!

Повар подскочил на месте от окрика, но бросился исполнять. Уже через некоторое время большая медная турка с шапкой пены источала кофейный аромат на маленьком огне.

– Ну, чего не пьёте?

Пётр обвёл гостей тяжёлым взглядом и сам сделал первый глоток обжигающего напитка. Борис Голицын и Зотов нехотя последовали его примеру, а затем и остальные. В хрустальных вазах стояли медовые и засахаренные сласти, Алексашка взмахом ладони прогнал нескольких пчёл, копошащихся в сладких потёках на скатерти, покосился на стоящую рядом непочатую бутылку вина из красивого рубинового стекла. Что-то он не припомнит, чтобы видел такую на кухне.

Настало время завершающего тоста.

– Алексашка, разлей по бокалам, – велел молодой царь, указывая на рубиновую бутыль.

– За что пьём? – мягко спросил уже осоловевший Лефорт.

– За флот! – громыхнул Голицын.

– За трон бы надо вначале, – тихо добавил Зотов. Вдоль стола пошли шепотки с предложением других тостов.

Пётр грубо хлопнул по столешнице, заглушая гам, расплёскивая содержимое бокалов. Пчёлы тут же оживились и набросились на лужи. Юноша тяжело поднялся на ноги и, глядя на всех из-под бровей, густым басом объявил:

– За пьяный синклит, коему этим вечером быть нерушимо! За сотню судов на Финском заливе! За шапку царскую и трон, чтоб им пусто было! За Бахуса!

– За Бахуса! – поддержал нестройный громкий ряд голосов. Заскрипели отодвигаемые стулья, зазвенела посуда, а Алексашка всё не отрывался взглядом от винных пятен на скатерти.

– За флот, – не удержавшись, добавил Пётр и лихо поднёс бокал к губам.

Резкий удар наотмашь выбил его из рук государя. Пальцы денщика жгуче мазнули и по лицу Петра.

– Ты что творишь! – взревел государь и грубо схватил Алексашку за грудки. – Голову оторву!

Юноша было хотел упасть на колени, да повис в сильных руках.

– Да глянь же… – пролепетал денщик, указывая на пятно, – глянь на пчёл…

Насекомые в луже вина уже не копошились и не трепыхали крыльями. Мохнатые мёртвые тушки замерли на липкой скатерти.

Пётр выпустил Алексашку, грузно опустился обратно на стул. Вишнёвые глаза налились темнотой. Мрак опустился на чело, рот искривился. Меншиков кинулся к царю, сгрёб неуклюже в своих руках:

– Звери! – бился царь, – Твари неблагодарные. Змея Софья!

Алексашка телом чувствовал, как спина Петра одеревенела, словно палка, как того выгибало дугой, било конвульсиями. Гости с ужасом смотрели на припадок царя, денщик же не выпускал Петра из объятий, пока, наконец, бурное море в том не улеглось…

***

Молочный пар стоял в мыльне, над чугунными ядрами – дрожащее марево. От сухого треска брёвен и травяного духа кружились головы. Пол в мыльне был устлан душистыми ромашкой, мятой и шалфеем, по стенам висели цветущие охапки. Сами же стены слагались из липы, отчего при сильном жаре в воздухе сладко отдавало мёдом.

– Стегай, Алексашка, пока рука не отвалится! Ух, жар ядрёней, чем у чёрта в пекле! Хорошо, сукина мать!

Молодой царь присовокупил ещё пару крепких словец, пока веник из свежей берёзы, полной сока, света и здоровья, взвизгнул с дюжину раз напоследок и замер. Взмокший денщик устало опустился на деревянные ступени, облокотясь спиной о широкую бадью с водой и небрежно прикрыв ладонью срам. Через пару мгновений, басовито покряхтывая, рядом в той же позе растянулся разомлевший нагой Пётр. Алексашка скосил на него васильковые, осоловелые от духоты глаза. Царь немного выпустил пар после покушения. Отказываться от вечерней гулянки Пётр не желал, и теперь на кухне, да во всём дворце стоял переполох. Выясняли, как туда попала бутылка, и проверяли на предмет яда все яства для пира.