***

Обедать государь любил плотно – так, что каждый обед напоминал скромный пир, потому как обычно после этого он больше не отвлекался от дел на приёмы пищи до следующего дня. Однако сегодня было исключение – сегодня вечером в Китайском саду Пётр воздаст своему телу должное (Алексашка, по крайней мере, очень на это рассчитывал).

Кухня располагалась в том же помещении, что и большая трапезная, только заглублена была в полуподвал. Постройка эта располагалась так же недалеко от залива, по соседству с Мон Плезиром. Стылость и холод шли от земли, поварам иногда целыми сутками приходилось стряпать здесь для больших приёмов, поэтому в кухне всегда жарко топились печи. Сейчас же внутри парила духота от дыма, шкварок, пота и едких пряных испарений. Поварята в угаре сновали по длинному бело-коричневому коридору. Вдоль восточной стены стеллажами высились полки с глиняными горшками, банками под белоснежной тканью и льняными мешочками. Сверкали пузатые бока начищенной оловянной посуды – Пётр считал, что есть с серебра для него непозволительная роскошь. В западную стену были вбиты крюки, с которых на бечёвках свисали неощипанные тушки: пёстрые фазаны, длинношеие гуси, жирные селезни, рябчики и каплуны. В огромном котле дымилась гречневая каша, запекались в печи утки в сметанной подливе, начинённые яблоком и черносливом. Плыли сахарные запахи груш, сладких хрустящих пирогов с творогом и орехов в меду.

Трапезная готовилась для вечернего кутежа, поэтому обед для гостей проходил в другом здании – самом Мон Плезире. Стены малой обеденной залы обшивали деревянные кофейные панели. Белоснежный лепной потолок был словно шапка сливок на иноземном напитке. Потолок украшали медальоны, символизирующие времена года, а также различные стихии. Слева от стола раскрыл пасть высокий камин, сейчас не отапливающийся. Справа пряталась дверца в подсобное помещение, где поварята в последний раз колдовали над блюдами, перед тем, как подать гостям.

По желанию государя Алексашка и сам прислуживал за столом, отвечая за аперитив: обходил гостей с графином токайского вина да навострял уши. Застольная беседа шла вяло, все носы были направлены в сторону подсобного помещения. Оживление прокатилось тогда, когда взмыленные пыхтящие поварята внесли в залу кашу, сдобренную душистой травой, и несколько хрустальных пузатых супниц с ароматным бульоном. Желудки пополнились – разгорелся и интерес.

По правую руку от государя сидел смазливый статный франт с мягким заискивающим говорком – бывший хозяин Меншикова Франц Лефорт, которому Пётр недавно присвоил звание генерала. Слева – полный старец с умными глазами, Никита Зотов, бывший дьяк и наставник Петра. Ещё Алексашка узнал говорливого красавца Бориса Голицина и боярина Волкова, чьим холопом когда-то был Алёшка, друг Алексашки, с которым они детьми удрали из отчих домов. «Надо бы и Алёшку пристроить» – думал про себя Меншиков – «Может, на кухню, может барабанщиком, а может тоже денщиком».

Где чего не хватает – Алексашка тут как тут. И рюмку хрустальную ловко наполнит, и словцо дельное в беседу вставит. Встревал он редко, опасаясь царской немилости, но всегда остроумно и по существу, заполняя паузы бояр. Гости поглядывали на выскочку-денщика – кто с интересом, кто с откровенной завистью. Однажды проходя мимо Волкова, Алексашка ни с того ни с сего запнулся, едва не разлив вино на кружевной воротник Петра. Царь раздражённо фыркнул, Волков же, ухмыляясь в усы, убрал ногу обратно под стол.

– Шёл бы ты последил на кухню, чем тут вертеться, – шикнул Пётр, и Меншиков, сцепив зубы, удалился.

Огромный котёл дымился над огнём, около него с поварёшкой увивалась кухарка:

– Зачем зря на этих немчин да нехристей добрую еду переводить? – бубнила себе под нос женщина. – Вечером, говорят, в саду чревоугодничать будут, тогда б все и накушались.

– Будь уверена, они накушаются, – подошедший Алексашка хлопнул себя костяшками по шее, – да только не твоего варева, дурында. Лучше следи за котлом, чем лясы сама с собой чесать.

Кухарка замахнулась на денщика поварёшкой; уворачиваясь, тот случайно толкнул ногой пару пустых деревянных тар на полу. Поднял, принюхался, побелел лицом и взорвался:

– А где кофе?!

– Какой ещё кофей? Ты мне голову не дури. Додумался кто-то золу по тарам рассыпать, посуду портить. Ну я и высыпала.

– Ведьма старая! Этот ж напиток заморский, царь лично привозил и требовал к столу! Да ты за всю жизнь не своруешь столько, сколько он стоит!

Кухарка испуганно отпрянула:

– Бог помилуй. Да чтоб царь – и золу заместо чая заваривал?

Алексашка вцепился в волосы:

– Дура! Мне ж голову снимут…

Денщик в отчаянии дёрнул себя за рыжеватые пряди и тут вспомнил – купец Четков недавно хвастал, что привёз с собой цельный мешок кофе. Ну, положим, не мешок, но мешочек найдётся. А после приёма можно царю и про высыпанный кофе рассказать, и слезу пустить, что на свои кровные купил другой к чаепитию. Авось, и возместят.

Из кухни Алексашка прямиком кинулся к купцу, упал в ноги:

– Батюшка, Игнатий Иваныч, не казни, выслушай. Пройти тебя простят к золочёному Самсону, что в Большом каскаде.

– И что я у того камня писающего забыл? – резко гаркнул плотно сбитый, моложавый, курносый Четков.

Меншиков понизил голос:

– Не велено мне на всю округу говорить, но… Авдотья Никитична там вас поджидать будет. Вот и ленточку из шелков вам шлёт.

Денщик назвал купцу время встречи.

Глаза купца так и загорелись. Алексашка знал, что тот давно уж на красотку Авдотью слюни пускает. И ещё знал, что просто так купец с мешком заморской золы не расстанется – а если сказать, что для царского стола, то Меншиков немедля в глазах государя опростоволосится.

– Ладно, ладно. Передай ей – приду.

Денщик вскочил с земли – только пыль взвилась, кинулся на кухню. Там как раз готовились подавать запечённых поросят с солёными огурцами. Проводил блюдо до стола, обнёс гостей с запотевшим графином анисовой, и бросился на поиски красотки Авдотьи. Обнаружилась она в саду Венеры, среди приторных запахов турецких гвоздик, дебелая, полногубая, как переспелый плод.

– Барышня, Авдотья Никитична, не гневись, выслушай. Кавалер Гейер цветок вам шлёт, – Меншиков приглушил тон, – и встретиться жаждет… да не сейчас, успокойтесь, позже, у Самсона.

Щеки Авдотьи так и запылали. Вспомнила, должно быть, чёрные усы немчины и да его тесные кальсоны. Всю неделю в Петергофе в него глазами стреляла, а тому хоть бы хны. Зато когда Меншикову, во времена служения в слободе, приходилось бегать в дом Гейера с поручениями, в приёмной его вечно торчал нагловатый отрок в сафьяновых сапожках и расшитом камзоле.

– Передай – буду.

Алексашка разогнулся – и опрометью на кухню. Как раз вовремя – поварята раскалывали сахарную «голову» – огромную коричневато-белую гору сахара, да намеревались мелкие осколки сами скушать с кипяточком. Меншиков раздал им вприкуску подзатыльников, и велел готовить десерт – засахаренные груши и репу с патокой. После помчался разыскивать кавалера Гейера.

По пути Алексашка заглянул в Китайский сад, проверил, на месте ли «пьяные» гирлянды – плети из хмеля с привешенными гроздьями чёрной и красной смородины; проследил, не съели ли рабочие остальной декор, роздал указания. Заскочил на пристань проверить, готов ли подарок для Петра, который они вместе с Никитой Зотовым сладили. Зотов… и чего ему неймётся? Ведя царскую бухгалтерию, вечно вздыхал да хитро щурился на Алексашку: мол, как гирлянды, что денщик сладил, могут обойтись в пять алтынов? И твердил, что доски на рынке стоят в три раза дешевле, чем юноша указал. Да какая разница, рассуждал Меншиков: пять алтынов, два и гривенник? Главное, сделал, добротно и в срок. За этакое дело государь бы Алексашку и сам наградил – денщик его просто от лишних хлопот избавил, сам себя наградив.

Убегая от залива, Меншиков едва не сбил с ног кавалера Гейера. Тот замахнулся на него нагайкой, крутя чёрный ус, но денщик увернулся и затараторил: