На них разом оглянулось с десяток внимательных, улыбающихся, равнодушных, грустных лиц. Но одна пара так и не разомкнула долгого поцелуя. Девушек было больше.

– Хай! – рыжий крепкий парень с тёмной лентой на лбу осмотрел его с ног до головы и протянул руку. – Тебя как в системе кличут?

Он пожал плечами и слегка покраснел:

– Никак, я…

– Уот из ю нэйм? – сдерживаясь, чтобы не прыснуть от смеха, пропищала из угла блондинка в яркой накидке со множеством блестящих пуговиц и нашивок.

Он продолжал оглядываться и глупо молчать. Невысокая девушка в куртке-балахоне с пуховой оторочкой и вплетёнными в волосы цветными нитями неожиданно подошла, положила руку на его плечо и дыхнула сигаретным дымком:

– Скажи, как тебя зовут? Ну, просто… твоё детское имя.

– Сева, – так же тихо ответил, цепенея от её прикосновения.

– Забудь! – девушка повелительно улыбнулась, сияющие, чуть расширенные зрачки золотисто-карих глаз сразу врезались в память. – Тебя зовут… Сва.

Она обернулась ко всем:

– Народ, ай ю презент! Это Сва!

– Клёво… – рыжий переглянулся с нею.

– А всё же, отглаголь для начала, ты кто? – донёсся девичий голос из глубины подъезда.

– Теперь неважно, он в нашей тусовке, – девушка отошла в сторону, и он понял, что её здесь слушают.

– О'кей, Сва! – парень дружески хлопнул его по плечу. – С тебя батл.

– Оф корс, – сзади возник Дик и вытащил из сумки портвейн. – Всё в полном райте.

– Тогда, летс дринк. Меня зовут Бор.

– Лучше скажи, Перебор, – смеясь, оттолкнула его румяная толстушка в хитро связанной кофте и звякнула забавными пластмассовыми бусами. – Я – Точка.

– Глори, – другая, с крупными грустными глазами, чуть коснулась щекой его лица.

«Красивое имя», – отметил Сва.

После этого все потянулись к нему с рукопожатиями, а девушки – с беглыми поцелуями, лукавыми, улыбающимися, оценивающими взглядами.

– Муазель, – чмокнула в подбородок красивая блондинка.

– А я – Ни-Ни, – сделала в воздухе кокетливый жест ещё одна, с аккуратным личиком, и скользнула губами по щёке.

– Этого мэна зовут Откол, – как можно серьёзнее произнесла Муазель, давясь от смеха.

– Не, я просто Коля, – театрально сложился надвое парень с подвижным лицом и завораживающе ясными глазами.

– Потоп. Или Потап, между прочим, – тряхнул руку ещё один, с горбатым клоунским носом.

– Данетт.

– Да или нет? – не выдержал Сва.

– Посмотрим… ты не первый, кто спрашивает, – усмехнулась, тряхнула кудрями миловидная девчушка.

– Мади, – загадочно произнесла брюнетка с длинными ресницами и сразу отошла в сторону.

Она была старше остальных и единственная подкрашивала губы.

Эти прозвища и лица Сва запомнил смутно. Стоял в глазах и тянул к себе лишь один лик – той, которая первой его поцеловала. Позже всех к нему подошёл невысокий розовощёкий паренёк похожий на студента и одетый так же скучно, как и он сам. Пушистая бородёнка едва скрывала пухлые губы и нетвёрдую, ускользающую улыбку:

– Юра, – задумчиво представился, глянул серьёзно, с явным дружелюбием.

– Не слушай, это Нот! Он на любой музыке, на каждой ноте сходу заворачивается, – произнесла, опять приблизившись, та самая девушка.

– Вовсе не на любой, – мягко возразил паренёк.

– Нот ту бэд, – не думая, произнёс Сва, тряхнул ему руку, глянул на девушку и смущённо вымолвил: – А как же… тебя зовут?

– Лави, – прищурилась она и чуть откинула голову.

От её взгляда вспыхнули щёки, теплая волна дошла до самых ног.

– А теперь немного кайфа для лайфа! – изобразив с помощью ладони поднос пьяного официанта, Откол, шатаясь, пошёл по подъезду сразу с двумя открытыми бутылками.

Пили по очереди. Бор, теперь уже в чёрной широкополой шляпе, играл на гитаре что-то из битловского «Трудного дня», но его английский невозможно было понять. Свет маленькой лампочки под потолком начал золотиться и расплываться мелкими лучами. Сва сидел вместе со всеми у стены на сложенных картонных коробках, ёжился от проникающего в спину холодка и поглядывал по сторонам. Прокуренный воздух подъезда казался совсем домашним.

– Дай-ка я засингую что-нибудь покруче! – Лави взяла у Бора гитару, и все сразу оживились:

– Файн! Сделай нам «From Me To You», – звучно произнёс Потоп.

Тут же все закричали наперебой:

– «And I Love Her»!

– «Квинов» спой, «Save My»!

– «Somebody To Love», только её!

– Нет, лучше нашу любимую… – умоляла Точка.

Лави, не дожидаясь, пока все затихнут, уверенно начала красивым чуть сиплым голосом: «Yesterday, all my troubles seemed so far away…» Потом без остановки спела «Happy together» и «Роллингов» – «Lady Jane». Две девушки негромко, почти без слов подпевали, остальные курили. Никто не смущался, когда хлопала входная дверь или с лязгом приземлялся лифт и мимо тенями мелькали жильцы. Кто-то недовольно качал головой и глухо бубнил, кто-то поджимал губы, тяжело разглядывал непривычную одежду, странные украшения, длинные волосы, бороды и уходил, махнув рукой:

– Расселись тут, раскурились, распелись! Да, всё не по-нашему! Откуда вы только взялись?

На целый месяц прежняя жизнь утонула в сигаретном дыму, из которого каждый день в парадняке возникали всё новые лица и мысли. Три года запойного чтения, литература, искусство, философия, третий курс филфака, сумасбродное студенческое бытие, занятия спортом и даже любовные встречи, в которые он, как в мелкую реку, ненадолго погружался – по пояс, по грудь и никогда с головой, – потеряли смысл. Входя в знакомый подъезд, Сва задыхался от волнения – так трудно было привыкнуть к новой жизни, неожиданно начавшейся и непохожей на всё, что он знал раньше. Друзья из системы, их броская внешность, понятия и привычки, язык и манера говорить кружили голову. До тихого помешательства доводили девушки, манящие юной отчаянной красотой – столько ласки источали они к нему и ко всем вокруг, что Сва не знал, как себя вести. Лишь одно было грустно: Лави больше не появлялась.

А именно её он жаждал увидеть больше всего, спросить о ней не решался, часто наведывался в парадняк, но держался осторожно и упорно ждал дня, когда она придёт.

– Любить всех, дарить себя друг другу, как цветы, – это так просто! А иначе зачем юность, зачем жить? – звучали в ушах чьи-то нежные, чуть лукавые слова.

И было неважно, чьи. Пожалуй, любая из девушек могла повторить их, обвиваясь руками вокруг шеи и делая кис. Ночами, после каждой тусовки, когда в парадняке собирался незнакомый народ, либо они сами всей компанией шли куда-нибудь на стрит, Сва метался в полусне. От голодных смесей вина и сигарет нестерпимо горело нутро. На щеках таяли следы поцелуев, в ушах звучал английский рок и несуразный, забавный и привязчивый хипповый сленг, который он называл для себя «иноязом». Но самым неожиданным оказалось чувство неведомой ранее свободы. Пусть это была свобода лишь среди своих.

– Совок – это не только страна такая убогая, это система, которая всё душит, – объяснял Дик. – Чтобы выжить, надо вписаться в другую систему, и лучше нашей ты не найдёшь. Здесь полная воля и кайф вместо тоски и всеобщего маразма.

– В самом деле, как я мог так жить – одиночкой, в безликих толпах, между дурдомом и зоопарком? – удивлялся Сва и шёл в парадняк с ожиданием чего-то чудесного, что вот-вот должно было с ним и всеми остальными произойти.

– Вдумайся, что это за судьба? – как-то разгорячилась Муазель, прижавшись к нему плечом: – Родиться, прожить и умереть среди вечных строек и помоек, в домах-уродинах, от которых даже работяг тошнит! Почему всех в совдепии так низко опустили? Я, например, в Италии хочу жить. Там моя настоящая родина, в Европе, в Штатах, но не здесь!

Так думали все вокруг. В парадняке друг друга понимали с полуслова, он казался островком хипповой системы – плавучего архипелага среди враждебного моря, в пучинах которого обитали утопленники утопии, целый утонувший народ. Но более всего угнетало отсутствие денег, а вовсе не полисы или очередной пленум компартии. Прайс, сольди, мани означали для одних желанную свободу, для других нечто более земное. Их искали, аскали, зарабатывали, как умели.