Сва валялся на кровати, где минувшей ночью задыхался, обнимая Лави, и мучался рядом с её призраком, вставал, бродил по комнате, садился к столу и, вглядываясь в потолок, шептал:

– Как я мог её отпустить? Испугался, подумал, что с ней не вынесу, не выживу. А не подумал, зачем вообще жить? Теперь, без неё? Лишь бы вытащить её из дома, оторвать от самой себя. Ничего не буду ей говорить, просто обниму и никуда не отпущу. Буду целовать, пока она мне не поверит. Она должна понять: всё только для любви создано – и весь мир, и наши две жизни! А если нет, то права она: кругом только мрак.

В знакомый подъезд он вошёл с мрачными предчувствиями и сразу понял, что Лави в парадняке не появлялась. Там всё было как обычно. Бренчала гитара, курили, целовались, вели заумные разговоры, лишь Мади с недоумением вгляделась в лицо Сва и вопросительно подняла брови. Но ни ей, ни кому другому невозможно было рассказать, что произошло в минувшую ночь.

– Народ, как можно Лави рингануть? Кто знает? – не выдержал Сва.

– А разве она тебе свой номер не дала? – удивилась Мади.

Он нервно помотал головой:

– Я позвонить ей должен, срочно!

– Чё ты так застремался, старик? – ехидно спросил Потоп. – Подожди, может, заявится ближе к ночи.

– Что-то случилось? – всмотрелась в него Точка.

– Я… – замялся Сва, – я ничего понять не могу. Она вчера скипнула. Неожиданно, в самом глухом смуре. Даже не успел её ринг записать. Боюсь, теперь надолго пропадёт, если не хуже…

– Через силу не напрягайся. Она и раньше неделями пропадала, а потом появлялась, – флегматично заметила Глори. – Это же Лави, герла немного глючная. Но её и такую все любят.

– Я ей позвонить должен! Поймите же вы, – настаивал Сва и оглядывался по сторонам, ища поддержки.

– Проблема в том, что Лави не велела никому свой номер давать, – заявила Точка и подозрительно посмотрела, но встретившись с его затравленными глазами добавила: – Ладно, я сама ей отрингую. Скажу, ты просил.

На следующий вечер Точка растерянно заявила, что телефон Лави не отвечает:

– Не представляю, что могло случиться? Если через пару дней не дозвонюсь, поеду к ней домой.

Дик многозначительно улыбнулся и отвёл Сва в сторону:

– Тихарь, а такую герлу клеишь. Реально на ней съехал? – поймав взгляд Сва, запнулся и произнёс с некоторым сочувствием. – Ну, не ты первый.

– Старик! – перебил его Сва. – Ты что-нибудь о ней знаешь?

– А что?

– Позавчера она, ни с того ни с сего, до крезов дошла и слиняла – резко, среди ночи. Стрёмно что-то. Ты бы её послушал. Впечатление, что она вот-вот кинется. Что Лави, правда, торчит? Или она по жизни такая?

Тот выпустил вверх колечко сигаретного дыма.

– Ладно, как своему лучшему фрэнду, расскажу тебе. Только не здесь.

Они сидели в одном из ближайших подъездов, на заледеневшем подоконнике, у самого чердака. Сквозь выбитый угол стекла в полутьму лестничной клетки втекал морозный пар, обволакивал бутылку портвейна и плавленый сырок. Но Сва не чувствовал ни холода ни тепла.

– Короче, прогон тут такой. Лави… – Дик долго водил в воздухе сигаретой и с пьяной усмешкой заглядывал ему в глаза, – балдёжная чувиха, но с глюками. Я от неё сразу отвалил. У неё фазер генерал гэбэ. Она с ним за бугром бывала, на инглише говорит, сингует классно, сам знаешь. Один штатник к ней в том году месяца два клеился. Она нам про него пару раз спичила. То ли мэридж хотел с ней замутить, то ли просто факнуть. Грины совал, презенты всякие, пока все свои дела в совке не завернул. Лави, похоже, его послала, хотя кто знает? Может, она в Штаты отвалить задумала, но обломилось?

– Не в этом дело, – Сва нетерпеливо мотнул головой. – Скажи, ты хоть понимаешь, почему у неё крыша временами едет?

Дик замер в пьяном раздумье, заглядывая в опустошённую бутылку:

– То, что она торчит – факт. Если по чесноку, не знаю, на одном пыхе или ещё на чём? Чува из другой тусовки базарила, уже года два назад, к Лави, вроде бы, один нарк прилип. Короче, полная гумоза. Она поначалу не врубилась, а потом, видно, слабо стало отшить. По фейсу мэн был вполне хипповый, на доске лабал и всё под неувязка несчастного-одинокого косил. Месячишко лав с ней давил, говорил, что ради неё на всех других забил, а потом затащил к каким-то гиббонам во флэтуху, типа стихи-песни послушать. Там все надринчались, Лави втихую накачали дурманом и сами круто заторчали. Мэн клялся, что случайно всё вышло. В общем, я так думаю, прошлись по ней толпой разок-другой. А на следующий день она веняки себе попилила. Ну, и сходу в крезуху залетела…

Выпитое вино с неожиданной силой ударило в голову. Сва сидел, скрючившись на подоконнике. Перед глазами плыли тёмные пятна, лестничные ступени, оконная рама, комок фольги. Очнулся он оттого, что Дик вдруг обнял его и поцеловал.

– Ты что? – отстранился Сва.

– Ну, как что? Разве ты не пробовал?

– Спятил?

– И не хочешь?

Сва поднялся, посмотрел в его странно улыбающееся лицо и вытер губы:

– Если ты для прикола, то дерьмово получилось.

– А говорил… Ну, смотри сам. Пусть для прикола, ладно. Тогда пошли.

Что он Дику говорил, Сва не понял, да и не старался. Из головы не выходил его рассказ о Лави, которому страшно, невозможно было поверить.

На следующий вечер Точка подошла к нему и хмуро сказала:

– Вот тебе телефон Лави, сам ей рингуй! Я дважды на её бабку напоролась и такого услышала…

– А с Лави говорила?

– Она её даже не позвала. Не знаю, что там у них? Похоже, дурдом полный.

– Ты же хотела к ней съездить?

– Смысл, если там бабка крезует? Езжай, если хочешь, адрес дам. Но тебя и в подъезд не впустят. Она же в генеральском доме живёт.

Лишь на второй день, после его бесчисленных звонков, трубку подняли и сразу опустили.

– Лави! – успел крикнуть Сва, но услышал в ответ короткие гудки.

Ещё неделю он с угрюмым отчаянием звонил в неведомую квартиру. С каждым разом становилось всё яснее – телефон отключён, дозвониться до неё невозможно. Изнемогая от догадок и предчувствий, Сва каждый вечер плёлся в парадняк. Вопреки разуму, он надеялся встретить Лави или, неведомо как, хоть что-то о ней узнать.

Жизнь безжалостно продолжалась, будто ничего не произошло. Не дрогнуло небо, не обмерли от горя люди, не затих на заснеженных улицах глухой шум машин. Бесследно проползла над городом ещё одна сумрачная неделя. Каждое утро начиналось в вечерних потёмках, время тянулось через непроглядный день похожий на бледный оттиск ночи. Сва вглядывался в потухшее серое месиво, висевшее вместо неба, ездил в университет, маялся на лекциях, тенью бродил по коридорам, шёл в библиотеку, пытался читать, не запоминая ни строчки, и, бросив, направлялся в парадняк.

Там всё было по-прежнему, и его мутило от тоски. Вместе с сигаретным дымом что-то болезненно оседало в груди. Говорить ни с кем не хотелось, но и распрощаться с парадняком, обрывая последнюю связь с Лави, не было сил. И потому Сва несказанно обрадовался, когда в один из вечеров встретил Нота. С ним было легко. В тусовке его считали флавовым мэном, не вполне своим, но ценили. Он учился в консерватории, слыл в знатоком рок-музыки, безотказно давал друзьям послушать диски лучших западных групп. Нот жил у родителей, но по этому поводу не переживал, даже приглашал кое-кого из друзей к себе домой. С ним Сва сразу сблизился и уже не раз заходил в гости. Мама неизменно усаживала их ужинать, расспрашивала Сва об университете и поминутно всплескивала руками:

– Только не говорите мне про рок-музыку и ваши тусовки! Слова-то какие ужасные, – а перед уходом в другие комнаты вздыхала: – Ничего, это пройдёт. Лишь бы вы людьми настоящими выросли.

В комнате Нота они забывали о времени, говорили обо всём на свете, пили крепчайший чай и, привернув звук, до полуночи слушали рок. Отец его был крупным музыкантом и чаще бывал не в Москве, а на гастролях, откуда привозил сыну на заказ любые диски.