На следующий день я встречаюсь с Эви в школьной раздевалке – наши шкафчики расположены рядом. Со средней школы так и не появилось никого с фамилией, которая попала бы между «Хандодзё» и «Холлингс».

Бледно-золотистое платье с рисунком ручной работы выглядит огненно-ярким на фоне ее смуглой кожи, а ее волосы спускаются до талии – как и у меня, хотя у нее они темные, а у меня – светлые; они распущены свободно, если не считать усыпанной блестящими зелеными камушками маленькой заколки на макушке. Эви осматривает меня с ног до головы, разглядывая розовую футболку, серые штаны и выбранные в тон им балетки.

– Мило, но я бы на твоем месте оделась на последний учебный день чуток поярче. Чтобы запомниться, понимаешь?

– Днем у меня встреча с научным руководителем.

Она быстро моргает.

– Ох, нет-нет-нет, мы же все собираемся пойти в торговый центр пообедать.

– Извини. Мне нужно подвести итог нашей работе с доктором Стернфилд, если я хочу, чтобы это зачлось мне в колледже.

– Спроси ее на семейной встрече в воскресенье.

– Встреча – это, так сказать, для веселья. А тут речь о деловом вопросе, так что она настояла, что для этого нужен отдельный день.

Нашу семью ожидают на упомянутой Эви встрече, потому что Сэмми участвовал в качестве подопытного в клинических испытаниях, проводимых «Nova Genetics». Хотя лекарство ему не помогло, он, как и мы с мамой, стал частью «семьи» «Nova Genetics». Следовательно, мы должны были участвовать в невероятном количестве мероприятий, предназначенных, чтобы сплотить и поддержать нас. Там я и познакомилась с доктором Стернфилд.

Эви сдувает волосы со лба.

– Ладно, тогда я зайду к тебе завтра в восемь и мы отправимся на вечеринку к Дрю.

Ремешок сумки соскакивает с моего плеча.

– Возможно, мне нужно будет остаться с Сэмми, если у мамы будет встреча с клиентами.

– В субботу вечером? – она тыкает мне под ключицу своим недавно наманикюренным ногтем. – Не используй своего брата как оправдание. – Последняя вечеринка в одиннадцатом классе[3] – это реально важно. Твоя мама поймет. Она же тоже когда-то была студенткой, любившей повеселиться.

Любившей повеселиться студенткой, которая овдовела еще до того, как ее второй ребенок пошел в детский сад, и не имела никакой личной жизни с того времени. Я вешаю сумку обратно на плечо.

– Завтра моя первая смена в бассейне. Я буду совершенно вымотана после этого.

Эви медленно закатывает глаза, так, что ярко-белые белки сверкают между ее черной радужкой и темной пудрой, подчеркивающей нижнее веко. Серьезно, если бы где-то проводили соревнования по закатыванию глаз, она бы получила там десять баллов из десяти.

Исчерпав запас оправданий, я тороплюсь на уроки – сегодня сокращенные – а в перерывах между ними я то и дело бросаю взгляд на русые волосы Джека. Но я стараюсь исчезнуть из виду, прежде чем он успеет высказать соболезнования по поводу событий вчерашнего вечера. Занятия заканчиваются в полдень, и через пять минут после звонка я уже выезжаю со стоянки в своей машине.

Дорога от нашей школы в северной Такоме до кампуса «Nova Genetics», который находится рядом с заливом Гиг-Харбор, занимает двадцать минут. Но из-за того, что путь пролегает через огромный висячий мост Такома-Нэрроуз, чьи туго натянутые тросы превращают его в огромную арфу, подвешенную над бурлящими внизу водами, поездка на полуостров Олимпия всегда воспринимается как путешествие в далекий город.

А сегодня он в осаде.

Мои внутренности сжимаются, когда я паркуюсь на стоянке для посетителей рядом с огороженной территорией. Десятки протестующих маршируют между стоянкой и охраняемым входом. Над ними раскачиваются плакаты с требованиями: «КРОИТЕ ДЖИНСЫ, А НЕ ГЕНЫ» и «ОСТАВЬТЕ ФРАНКЕНШТЕЙНА ФАНТАСТАМ».

Их невежество возмущает так сильно, что у меня сдавливает голову. Лучше бы они уделяли больше внимания хорошим новостям, например о детях, которым больше не приходится жить в стерильном пузыре.

Один из демонстрантов пронзительно смотрит на меня и хмурится, когда я подхожу к нему, крепко прижимая рюкзак к груди. Он скандирует: «Нет оправдания мерзким созданиям! Нет оправдания мерзким созданиям!»

Все они размахивают кулаками и плакатами, глядя на меня так, будто я сама – мерзкое создание во плоти. Они не дают мне пройти к воротам, рядом с которыми, разговаривая по телефону, стоит охранник.

Нагнувшись, я пытаюсь пробраться между протестующими.

– Простите.

Женщина средних лет с прической, как у Клеопатры, рычит мне в лицо:

– Происходящему там нет никакого прощения!

Неправда, на самом деле нет никакого прощения тем, кто не использует все доступные средства, пытаясь спасти чью-то жизнь. Держу пари, вряд ли у нее и ее близких есть более серьезные отклонения, чем зашоренный ум.

Охранник поднимает руки и кричит:

– Если вы продолжите блокировать вход, я буду вынужден вызвать полицию!

Женщина и мужчина расступаются лишь на пару дюймов, не оставляя мне никакого шанса пробраться мимо.

– Простите, – снова пищу я, представляя в своих мечтах: вот если бы я могла как следует отчитать этих нарушителей или, еще лучше, отправить их плакаты туда куда им самое место.

Они кричат:

– Нет оправдания мерзким созданиям! Нет оправдания мерзким созданиям!

Я бросаюсь в сторону, в отчаянной попытке найти просвет в этой толпе, но они смыкаются в круг и отрезают мне путь. Не давать мне пройти – незаконно, верно? У меня в голове крутятся слова, которые я все равно не смогу произнести. Может, доктор Стернфилд поймет, если я перенесу встречу на другой день?

Охранник дует в свисток, но это только распаляет демонстрантов. Теперь они кричат в сторону «ауди», которая въезжает на стоянку. Я рассчитываю проскочить между протестующими, когда ворота откроются, чтобы впустить машину.

Кто-то дергает меня за футболку. Я вскрикиваю.

Машина со скрежетом останавливается и охранники проталкиваются к нам. Наконец давление на меня ослабевает настолько, что я могу продвигаться вперед, но не задевать протестующих все равно невозможно.

– Ты выбираешь сторону зла, – шипит мне в ухо дама с прической Клеопатры. У нее изо рта пахнет луком.

Сжавшись, я отвоевываю еще несколько дюймов. Дверь «ауди» открывается, и из нее выпрыгивает доктор Стернфилд, направляя камеру телефона на протестующих.

– Думаю, вам лучше оставить эту девочку в покое, прежде чем это видео окажется у полиции. Вы же знаете, каково наказание за нападение на несовершеннолетнего?

Толпа отшатывается назад. Доктор Стернфилд кивает охраннику и приглаживает рукой свои золотисто-каштановые волосы, уложенные в элегантный узел на ее аристократичной шее.

– Почему бы тебе не сесть в машину, Эйслин? – говорит она.

Я торопливо забираюсь внутрь, и доктор Стернфилд подъезжает к своему парковочному месту рядом с главным входом. Мои ноги отчаянно дрожат. Не сразу мне удается заставить себя заговорить, чтобы поблагодарить ее.

Она лишь отмахивается.

– Смена парадигмы всегда вызывает страх. Вспомни, как люди протестовали против гражданских прав и юбок выше колена. А ты знаешь, что когда-то и мытье рук было под запретом?

После того, как я протискивалась между протестующих, мне хочется вымыть все тело. Почему я не смогла защититься от этих ужасных людей, не смогла заставить их держаться на расстоянии? У моего смартфона тоже отличная камера, так что и я могла бы им угрожать. Но у меня для этого кишка тонка.

Мы входим в зал со стеклянными стенами, которые опираются на деревянные балки. Здание выглядит грациозным, но это впечатление обманчиво. Под землей во все стороны расползаются скопления лабораторий и переходов, связывающих все надземные постройки.

В главном зале возвышается керамическая скульптура высотой с двухэтажный дом. Она изображает двойную спираль и выглядит как насмешка над божеством землетрясений. Группы людей обходят ее и растекаются по разветвляющимся коридорам. Двое высоких мускулистых мужчин, широко шагая, скрываются в северном коридоре. Следом за ними едет женщина в инвалидной коляске, с трубками для подачи кислорода в носу. «Nova Genetics» изучит ее гены так же тщательно, как и «образцовые» гены спортсменов, шедших перед ней.