– С Морисом мы познакомились в тот первый год, когда я вернулся из университета. А он незадолго до этого приехал из Ленинградской консерватории, успев поработать в Великом Новгороде в музыкальном училище два-три года. Он был меня старше лет на восемь. Мы писали вместе только на один жанр – на оперетту. Поскольку летом приезжали гастрольные театры, чтобы не покупать билет, я шел в газету и говорил, что хочу писать рецензии, так как я уже писал для них (первые рецензии я написал еще в университете). Я получал контрамарки на все спектакли, и мы с Морисом встречались пораньше. Во-первых, театр был единственным местом, где в буфете продавали сухое вино. Мы шли, пили грузинское вино, смотрели спектакль. После шли к нему или ко мне и иногда до утра играли в эту литературную игру: напиши рецензию. Откровенно ерничали: оперетта в июле, оперетта в августе и так далее. У нас был общий псевдоним – Бонтанов.

– А помимо Бонфельда каким был дружеский круг вашего общения в 1970-е годы в Вологде?

– После университета я по-настоящему, и уже не семейно, а самостоятельно, вошел в вологодскую культурную среду. Там все бо́льшую роль играли мои сверстники, друзья моего детства – музыканты: Лев Трайнин – скрипач, теперь (и уже более 20 лет) директор Вологодского музыкального колледжа, Виктор Кочнев – пианист, теперь руководитель и дирижер Вологодского духового оркестра. Наша дружба продолжается, перевалив за полвека. А Морис Бонфельд был для меня, да и для Вологды тогда, новым персонажем. Через него возник еще один круг моего очень близкого общения – врач-психолог Григорий Гиндин, реставратор икон Валерий Митрофанов, Клим Файнбер… Увы, их никого нет в живых. Клим умер несколько недель назад в Бостоне, куда он в 1990-е переехал с семьей. Он был настоящей звездой на вологодском небосклоне. По складу личности он должен был верховодить, по своей начитанности и острому уму – мог это делать. Проработавший всю жизнь журналистом (в последние годы – заместителем главного редактора «Красного Севера»), он был настоящим филологом – с интересом, с пониманием. Его кабинет являл место встреч, разговоров. Литература и, может быть, более всего – поэзия были его постоянным чтением и предметом размышления. Когда сходились вместе, он добавлял в любой разговор соль и перец, мы с ним любили пикироваться, разница в возрасте (он был на полтора десятка лет старше, настоящий шестидесятник, при начале дружбы мне – двадцать пять, ему – под сорок) быстро стерлась.

– Вологда в большей мере город литературный, чем театральный. Кто из советских писателей, живших в Вологде, был вам интересен?

– Личностью был Александр Яшин. Его я видел пару раз в жизни, он первый человек, с которым я играл в карты на интерес. Когда его в очередной раз начинали травить в Москве, он сбегал в Вологду. А там года с 1960-го первым секретарем обкома – хозяином области – больше двадцати лет был Анатолий Дрыгин. Человек властный, тяжелый, но уважавший культуру, прежде всего – литературу и театр. На все премьеры в Вологде ходил. А раз первый в зале, то и весь партийно-хозяйственный бомонд сидит в первых рядах.

Под его покровительством и расцвела так называемая вологодская школа литературы. Яшин же стал ее творческим авторитетом и наставником. Он был близким знакомым Виктора Гуры, профессора литературы, шолоховеда, автора книги «Как написан “Тихий Дон”», заходил к нему. Гура пригласил его как-то обедать – кажется, как раз после скандала с «Вологодской свадьбой». Гуры были ближайшими друзьями нашей семьи, и мы были приглашены, отчасти и потому, что хотели как-то развлечь Яшина, бывшего в подавленном состоянии. Яшин вообще не произодил впечатление легкого человека. Обед кончился, разговор не особенно клеился. Хотя я не помню, чтобы кто-то раньше играл в карты, тут составилась девятка. За отсутствием партнеров и меня обучили, а я возьми и всех обыграй. Яшин играл азартно, завелся.

– А что за скандалы были с Яшиным?

– Хотя он и был вполне признанным и одобренным властью поэтом, но постоянно переступал черту дозволенного. Первый раз – в знаменитом альманахе «Литературная Москва». Он написал очерк «Рычаги». Была даже пародия:

«Алена Фомина» – его чисто сталинская, как «Кубанские казаки», поэма о деревне. А «Рычаги» – про бюрократический способ управления деревней.

Произошел большой скандал. Но самый большой скандал случился в 1963 году с «Вологодской свадьбой». Яшина в очередной раз обвиняли в очернении, искажении, причем его родной вологодской деревни.

– А с другими вологодскими писателями вы были знакомы? С Николаем Рубцовым, например?

– Я приехал в Вологду после университета, а Рубцов зимой этого года погиб. Рубцова я один только раз видел мельком перед его выступлением в областной библиотеке.

– Долгие годы вы вели в Вологде вместе с Натальей Серовой знаменитый проект «Открытая трибуна». Как он возник?

– Возник он довольно просто. Я приехал в Вологду году в 1993-м. Наташа Серова сказала, что она очень хочет меня познакомить с тогдашним начальником департамента культуры, поэтом Владимиром Кудрявцевым. У них возникла идея: в новой действительности необходимо сохранить присущую Вологде культурную среду. С этой целью зимой 1994-го они провели в Вологде семинар журналистов северо-запада, пишущих о культуре. В качестве выступающих со стороны пригласили меня и знаменитого польского критика, деятеля культуры (он был министром, кажется, телевидения в правительстве Бальцеровича) Анджея Дравича. На этом семинаре у меня состоялся разговор с тогдашним вице-губернатором, курирующим культуру, Евгением Анатольевичем Поромоновым. Так начался проект, получивший название «Открытая трибуна». Мое первое выступление на следующий год было с лекциями о Шекспире в Русском Доме (я потом их не раз продолжал).

Увы, вскоре Поромонов погиб в автокатастрофе. Но с пришедшим на его место Иваном Анатольевичем Поздняковым у меня сложились еще более тесные отношения – мы стали очень близкими друзьями. При нем и благодаря ему очень многое происходило в вологодской культуре. Он умеет не только руководить, но объединять, сближать, заводить людей. И именно благодаря ему наш проект раскрутился. Кто только не приезжал! По моей части – литераторы, по линии Натальи Серовой, она профессиональный кинокритик, киношники, и не только: Чухонцев и Кушнер, Рейн и журнал «Арион», Татьяна Бек и Вера Павлова… Вадим Абдрашитов, Антонино Гуэрра, Рене Герра…

– Насколько этот проект был результативен?

– Я не уверен, что проект решил задачу, которая ставилась, – воссоздать культурную среду, но во всяком случае он позволил что-то сохранить, дал возможность тем людям, которые хотели слышать и видеть, получить желаемое. Народ приходил. Сейчас снова просят продолжения. Наталья Серова стала воссоздавать проект в Кириллове, потому что Кирилло-Белозерский музей – федерального управления, это другие деньги, и его директор проектом заинтересовался.

– Обычно из всех небольших городов происходит вымывание наиболее талантливых людей. Как с этим в Вологде?

– Люди, уезжающие в юности из провинциальных городов в Москву и в Питер, как правило, не возвращаются. Пока их родители живы, они еще наезжают, но абсолютно меняется среда общения, там не остается друзей.

– Можно ли сказать, что вы сами живете на два города?

– У меня давняя, двухсотлетняя связь с Вологдой, я ее крепко ощущаю. Ну, и я по своему духу и характеру консервативен, не люблю, когда рвутся связи, личные или культурные. Я ведь и возвращаюсь не в чужой, а в свой дом – в родительскую квартиру, к прежнему кругу друзей. Хотя я уже полвека в Москве, многое из того, что мне особенно дорого, – в Вологде.

2016

Название для этого эссе подсказал театральный фестиваль, который раз в два года проходит в Вологде, – «Голоса истории». Большинство спектаклей проходит на открытом пространстве – в стенах Вологодского кремля. Первоначально это был фестиваль исторических пьес, потом тематическое ограничение было снято, но дух истории витает по-прежнему. Он рожден местом действия.