Это было время, когда все дети похожи друг на друга, потому что ещё не успели узнать самих себя. Белла накупила груду косметики в местном магазине и круглые сутки говорила только о мальчиках. Пускала на ветер безыскусные рифмы: «кровь – любовь» и всё такое. Первое стихотворение сложилось в рассказ о том, как она убивает своего парня кухонным ножом. В некотором смысле, пусть и поэтическом, характер матери был ей сродни. А ведь Адам всего лишь потанцевал с другой девочкой на дискотеке!

Да, его звали Адам. Это он, прародитель всего человечества, щупал под школьной партой худые Беллины коленки, срывал бутоны бантов с тоненьких косичек и писал на полях её тетради «Белла – глупая двоечница».

Он был первым мужчиной Беллы. О, я видела, каким он был мужчиной, тогда, в закутке возле школьной раздевалки, я видела, как вздулись спереди его брюки, лицо покрылось красными пятнами, а руки судорожно ощупывали мою сестру, сминая одежду в поисках кожи. Однажды меня стошнило, когда, слишком рано вернувшись домой, я застала их полураздетыми на повети. Бабушка как ни в чём не бывало храпела на печке. Лучше уж быть мёртвой, чем позволить этому увальню дотронуться до себя. Я думала так, потому что никогда не любила Адама.

Мне приходилось всегда оставаться где-то неподалёку, сидеть одиноко за последней партой – кому есть дело до призраков, станут ли дети думать о смерти? Но я заставляла их видеть себя, завязывала хвост набок и заправляла брюки в разноцветные носки, топала ногами и бегала от стены к стене, отталкивая всех, кто встречался на пути.

На урок труда, чтобы сделать открытки на какой-то Новый год, все принесли засохшие листья, бисер, цветную бумагу и ленточки, а я – мёртвого голубя, которого нашла по дороге в школу. Чтобы вышла снежинка, я стала выдирать из него перья и клеить на картон. Но девочка, сидевшая за партой впереди, обернулась и завизжала на весь класс.

Учительница схватила меня за шиворот и потащила к завучу. Пока она вела меня между рядами парт, я вырывалась и хлестала всех подряд. «Чёртовы дети, я не люблю вас, не люблю! Куда мне деваться от ваших невидящих глаз, как спастись от настырных рук, которые вы тянете к моей сестре?»

В другой раз Белла и Адам попросили меня помочь им. Нужно было вырвать страницу из учебника по литературе, чтобы потом спрятать её под партой и списывать на контрольной. Но Белла уже тогда относилась к книгам с трепетом, а Адам тот же трепет изображал, чтобы сохранять в её глазах надлежащий имидж.

– Что, слабо? – я вырвала страницу одним махом. – Это же просто бумага.

– У тебя совсем нет совести, Алёнушка, – Белла посмотрела на меня с ужасом.

– А твоя совесть беспокоится о пустяках!

Потом мы смеялись, вспоминая этот случай. Недавно, совсем недавно… Мы выросли вместе, и никуда нам было не деться друг от друга. Однако отношения Беллы и Адама закончились в школе, едва начавшись по-настоящему.

Их быстро настиг выпускной, планы на будущее, неопределенные надежды, отцовские галстуки, дешевые платья со стразами – пёстрая деревенская безвкусица, слёзы прощания с каким-то там детством. Напрасные слёзы: в своём детстве мы задержимся надолго. Но тогда-то впереди мерцали миражи! Тогда казалось, что скелет жизни вот-вот обрастет смыслом и пустится в пляс. Но скелет так и остался скелетом, Белла знала. Потом, когда падала с крыши.

На выпускном, запив шампанское самогоном, она схватила Адама за ворот рубашки и потащила танцевать, а потом сказала: «Знаешь что? Расстанемся. Мне не хочется с тобой умереть, поэтому и жить вместе не стоит». Адам разбил о стену пустую бутылку. «Ну и дура! Пожалеешь потом, понятно?» И ушёл с праздника, ни с кем не попрощавшись.

С тех пор его долго не было. Белла усердно оплакивала свою несостоявшуюся любовь, неделями носила на лице траур, но всё-таки не пожалела о принятом решении. И мало-помалу печаль отхлынула.

Один из её новых ухажёров, тоже приятель с детства, а теперь работник шиномонтажной мастерской, приезжал к нам на своей подержанной иномарке с подбитым боком. Он повёз Беллу в ресторан и, прожевав отбивную, достал из-под полы пальто бархатный куб, в котором покоилась злосчастная золотая окружность. Предложение руки и сердца прозвучало так, как будто он предложил Белле починить машину.

– Милый мой, к чему мне эти органы тела? – сестра улыбалась, безжалостно глядя ему в глаза. – Предложи мне лучше свою душу, предложи мне лучше свой…

– Да иди ты!

Сестра засмеялась ему в лицо и ушла. Будь я жива, поступила бы так же. Для чего нам мужчины? Мы завели бы себе кошку и кормили бы её живыми канарейками. А тараканов стали бы травить мышьяком. И всех тех незнакомцев, которые стучат в наши двери.

Когда Адам появился снова, обстоятельства оказались на его стороне.

Белла была слаба. Совсем как та кошка из детдома, в который нас едва не упекли после того, как мама впервые пустила в ход ножи, а бабушка слегла в больницу с инфарктом. Дети переломали той кошке лапы, а потом заставили убегать, швыряя камнями вслед.

– Тебе просто надо отвлечься, – советовал Адам заискивающим голосом. Белла лежала с температурой. – Пойдём прогуляемся, выпьем где-нибудь кофе, сходим в кино. Нужно начать хоть что-то делать, и всё образуется.

Он складывал свои влажные ладони поверх Беллиных, сложенных крест на крест на белой ткани. Водил ладонями по простыням, под которыми грелись её бедра, и Белла покорно соглашалась. Она нуждалась в поддержке. Достаточно стереть с её характера налёт эксцентричности, и мы увидим воздушную, сомнамбулическую девушку, которая вбирает в себя все ветры реальности.

Она была бы слишком податлива, даже распущенна, не будь стальных спиц, которые кое-как поддерживали тенета её характера. Стальной спицей её жизни была я, её любовь ко мне и зубовный скрежет прямо пропорциональной ненависти, её желание выцепить меня у смерти из пасти. Ещё мужчины, которых она любила, и стихи, которые иногда спасали. Всё остальное – напускное, дань повседневности.

Книжные переплеты и эксцентричность, грязные волосы и старый халат, всё это было только средством, баррикадой против действительности. Но действительность подбиралась всё ближе, оставляя преграды нетронутыми и вместе с ними – иллюзию защищённости.

Так или иначе, она поддалась воле Адама. Их встречи стали частыми. На улице Белла всегда держала его под руку, словно боялась оступиться в какую-то пропасть, заметную ей одной. Я вечно плелась следом, перешагивая через все эти пошлые многолюдные места, набережные и бульвары, парки и кинотеатры, проспекты и торговые центры.

– Белла, давай купим тебе новые серёжки, – предлагал он, отводя прядь волос с её лица. Сквозь тщательно отглаженную, застёгнутую на все пуговицы рубашку проступали мышцы подтянутого живота. Адам был хорош собой, если не считать неуклюжих узловатых пальцев и чересчур вытянутого подбородка. Смазливый блондин с глянцевой улыбкой и пшеничной щетиной на щеках.

Я плелась следом и всё норовила протиснуться между – разомкнуть их руки. Белла злилась, кричала.

– Сестра, прекрати, наконец! Ты обещала не вмешиваться!

– Мёртвые не обещают.

У меня ничего не вышло. Однажды, вернувшись с очередной прогулки, Белла выдохнула: «Я замуж выхожу». Она была счастлива, она убедила себя в этом, но в глазах я прочла сомнение: «Что она подумает?» И расхохоталась ей в лицо.

– Не смейся, – попросила она, но я снова не могла остановиться. – Не упрекай. Лучше посмотри, сколько жизни в его глазах. Он живой, он…

– Но тебе не хочется с ним умереть, – напомнила я сквозь смех.

– Мне хочется рядом с ним дышать. Создавать что-то новое, писать стихи.

– Ты не выжмешь из этой прозы ни рифмы.

– Нет, я смогу. Ты, Алёнушка, никогда не поймёшь, что значит быть живой. Не поймёшь, как хочется жить во время оргазма, не узнаешь, как тело может плавиться от радости.

– Куда уж мне, – выговорила я с трудом. Подумать только! Жить во время оргазма. Она хмурилась, сердилась и даже ударила меня по лицу – думала, что я почувствую боль. Но я просто продолжала смеяться.