«Горят скелеты ёлок на помойках…» Горят скелеты ёлок на помойках, зелёными иголками пронизан белый снег, трещит огонь, и дым заглядывает в окна, где спят медведями простые люди, а непростые ходят вокруг ёлок, бросая в пламя праздника следы, и звёзды вылетают им навстречу, и дым рисует райские сады. «Кто сказал «ярка яранга огня»…» Кто сказал «ярка яранга огня», кто спрятался среди белой тьмы, маленький дом построила для меня северная женщина посреди зимы, звенят бубенцы – собак запрягай, песней протяжной лети на край этого мира, где птица пурга в небе поёт про чукотский рай: там наверху кончается лёд, и звёзды на берег выносит прилив… Но птица напрасно меня зовёт — я и так живу на краю земли, и её полёт – это мой пролет, останется только перо в руке, а песня её растает как мёд, тягучий мёд на моем языке. «Говоришь, у тебя – жизнь…» Говоришь, у тебя – жизнь, а у меня – мышь ест под полом вчерашние крошки, и я не зову кошку, моя мышь шуршит и скребёт, моя мышь все время грызёт, и время от времени я собираю эти огрызки времени: в одном я раскладываю пасьянс, который не может сойтись, в другом – уже не моя, а чья-то другая жизнь — там слепая женщина вяжет паутину, тонкие пальцы, капли-узелки, дальше – то ли пепел, то ли шерсть мышиная сыпется сквозь щели лодочки-руки. «Тигровые лилии я посадил…» Тигровые лилии я посадил, красно-чёрные лилии, чёткие линии я проводил по тёмной и влажной зелени, но однажды мне принесла судьба сухие листья – полный грузовик, и сказала: «Дело твоё – табак, ты понял, старик! Дело твоё – зелёная труха, она превратится в облако-дым, и нечего стоять на краю стиха, лучше – лететь с ним». Но как мне оставить лилии, чёрные точки, красные линии? «На ветру колышется репейник…» На ветру колышется репейник, и подсолнух головой качает — он не станет нашим новым солнцем и умрет ещё до снегопада, пыль садится на большие листья, лепестки его – живое пламя, сотни глаз его на небо смотрят, а не на дорогу под ногами, ну а мы шагаем по дороге, шелуху от семечек бросая, как слова пустые между нами, и подсолнух головой качает. «Собаки лают наперебой…» Собаки лают наперебой, за деревьями небо с разорванной губой, Илья-пророк рассыпает горох и электричество вырубает по всей деревне. Он едет мимо нашего дома на телеге, полной застывших слёз, он засеял уже всю дорогу и нам целый мешок привёз. Молоко превращается в простоквашу, дорога становится глиняной кашей, мешок тяжёлый лежит у порога, открывать его страшно… «…Смотрит в окно автобуса и спрашивает…» …Смотрит в окно автобуса и спрашивает: – Кто эта женщина, что копается в огороде, одетая в старое, как бомжиха? – Это мама моя, и она прекрасна, из ласковых слов её платье, из боли её башмаки. А он все смотрит сквозь лёд-стекло на то, что уже утекло, на забросанную жирной глиной траву на обочине, доски забора: – Кто эта женщина возле крыльца, будто цветная пыльца кружится? – Это мама моя, я приеду к ней скоро… Но руки водителя – птицы, и нечем нажать на тормоз. Холодная осень 1 Холодная осень. Мокрые дрова разжигаю пачками черновиков. 2 Холодная осень. Пеплом посыпаю головы кустов клубники. 3 Холодная осень: рябина, осина и красный клён — вместо огня. 4 Холодная осень. Каждое слово поднимается белым облаком. 5 Холодная осень. Утром алмазы в траве, а вечером – в небе. 6 Холодная осень, текущий часовой пояс: «Москва, лето». |
