Жар-птица «Я уже не горю!» — сказала жар-птица. А парень ей в ответ – «Гори!» «Гори внутри, как уголь, жаром и снаружи опереньем. Перо твое – луч. Живуч, могуч, не застится ничем. Сказочный герой твоим лучом сердце царевны разогрел, как сургуч, и присоединил к себе — вернул дереву золотой иверень. А тебе я верный, как бумаге — перо. Голову тебе отрежу, сердце выну, черное пламя начну пить, о жар-птице, девице, буду мечтать, писать, говорить». 2011 Последняя четверть Вот, кажется, как в сказке – «вдруг!». Человек, добряк он или чудак, сноброд или сумасброд, скользнул, без казни, болезни, возни и тормозни, в последнюю четверть жизни. В нем, бывает нередко, ночная бабочка не спит. А в черепе горит лампадка. Он становится человеком-ночником и чувствует, как на спине часы спешат, считая его век. Последняя четверть луны ходит вкруг его головы. И спутницы темной, воровки (потому и светит), тело тоже стареет, но она новолунье носит в запасе, как имущество, унаследованное без заслуг. Число дней, часов, секунд до её возрождения словно врезано в камень, лунный или земной. Она сегодня вываливается, как старуха у Хармса, из окна, а завтра на веточке яблони будет сидеть – красивая, молодая, вроде, без греха. Не то что он, человек! Он – беззапасный. Всё, что годами копил, хранил, боронил от порчи, прятал – зря! Не впрок! В запасе у него не когти, как у кошки — смерть не вспугнет, когда стукнет срок. Четвертой четверти конец не отсрочить, как свадьбу. А блины, водка, селедка, икра — годны для покойника и для жениха. Как и труба. Но в его почтенном возрасте разница между похоронами и женитьбой (или просто сексом, если еще мужчину привлекают зрелые дамы) — в таблетках виагры. Афродизиаки, в том другом мире, ни к чему. Как и клистир, между прочим. А когда ангел начнет трубить, что до его ног доползла заветная черта, — никто не знает. Знает – Бог. Ну, и черт, виновник торжества. 2011 Франческа да Римини
1 Конечно, вы читали этот ветер, смерч под корнями сумрачного леса, под пластами красной земли. И адского спектакля вам режиссер известен, он враг мракобеса и сторож непричудливой любви. Он телеса грешников, в плену у страсти, несравнимой ни с чем под малым небосводом, превращает в тени. А в вечных селениях над скорбной тенью властен огненный вихрь, продувший и меня, хоть был я там, в аду, пока как зритель. Вергилий, нетленный и как “родник бездонный”, он и мой учитель. А в веру погруженный Данте Алигьери — он сострадающий проводник в повести о гибели в час любви Паоло Малатеста и Франчески да Римини. 2 Стихи о горестной любви в духе модерн пишу, сидя за компьютером. Поэт символист, кстати, мой тёзка, Блок и, дыша ароматом мороза и духов, его Франческа очитывают лист, но не о Ланчелоте сладостный рассказ, а о пузырях земли в “Макбете”. “Жаль!”, — шепчет еще в цвете лет Александр Блок. “Пока читали, мы не отстранили маски. В пьесе двинулся лес, а мы сидели, почти как на картине Матисса, в роскоши и покое, но в светской одежде и без наслаждения, |
