Пудонг – территория сверкающих небоскребов. Это размашистое подражание «даунтаунам» американских мегаполисов с привкусом потемкинской деревни. Попытка воспроизвести город в европейском понимании: «мы тоже можем». Хотя небоскребы – ничего не скажешь – настоящие.

В гостинице китайцы кланяются, стелятся коврами по коврам, боготворят. Мгновенная регистрация, потом, по пути в номер, в лифте (швейцар несет чемодан), девушка-портье объясняет, где находится Конгресс-центр: напротив знаменитой башни Oriental Pearl. Она берет его карту и обводит на ней нужные адреса. Таксист говорит по-английски, только если на его лицензии нарисовано четыре или пять звездочек… но таких мало, извиняющимся тоном объясняет она. Максим дает обоим несколько долларов.

В номере принял душ (вода пахнет водорослями), переоделся в костюм и отправился, не завтракая, на открытие конгресса. Несколько часов там – и все дела сделаны: после торжественного общего заседания он встретился с нужными людьми, пожал нужные руки, побеседовал «в кулуарах», получил необходимые бумаги и подписи, сфотографировался с президентом Федерации – и все. Оставшиеся четыре дня – свобода…

Он стоит перед застекленным до пола окном – внизу река Хуангпу. За таким же окном справа – основание знаменитой башни Oriental Pearl, которая опостылевает через пять минут созерцания.

Он идет прогуляться по улицам. Заглядывает в пару магазинов. В банке покупает юани. Дальше – скука. Начинается дождь. Он ловит такси и едет в отель.

К концу дня Максим успевает выспаться. Он прикидывает, который час в Москве, и звонит Милене. Долетел хорошо, гостиница отличная, скучаю. Передай привет маме. Целую.

Он голоден: спускается в ресторан, в котором китайцы пытаются готовить европейские блюда. И очень расстраиваются, если у них не получается. Кофе заваривают на местной воде. Что ж… Придется обходиться без любимого напитка.

Он сидит за столиком. Ресторан пуст; кроме него – американская семья (молодые родители и маленький ребенок). Родители довольно раздраженно объясняют, что такое French Toast, когда им приносят обычные гренки. It goes with an egg, you see?..

Максим смотрит на них. Вспоминает свою давнишнюю американскую любовницу (он мог бы сейчас сидеть на месте папаши и отчитывать официанта). Канадскую. Колумбийскую. Финскую. Всё то была сплошная экзотика. Азиатки у него тоже, разумеется, были.

…Да что такое вообще любовь?!. (Он с досадой бросает салфетку на стол – китайцы испуганно принимают это на свой счет.) Разве можно любить женщину так, как всех людей любит Бог?

Наша любовь к женщине это круг. Очерченный рассудком, предрассудками, культурой, отпечатками детства и тысяч предков, мнением окружающих. А иногда и одним кварталом.

Сумел бы он полюбить девушку бедную? Безусловно. Глупую? Да. Очень некрасивую? Возможно. Мусульманку? Кто его знает. Китаянку (женщину из страны, где нет городов, музыки, поэзии – такими, какими он их понимает)? Не уверен.

Китаянку-мусульманку?..

Одноногую?..

Хотя, зачем заходить так далеко? Как насчет просто очень высокой девушки? Скажем, ростом метр девяносто пять? Его рост – метр семьдесят восемь. Ответ однозначный: нет, это просто невозможно. Они же так нелепо смотрелись бы рядом… Он не сумеет ее поцеловать без смеха…

Итак, дамы и господа, поаплодируем человеку: мелочи для него куда важнее любых убеждений и философий. Последние выбираются в готовом виде либо подгоняются, выкраиваются задним числом под эти мелочи. Новая теория.

Отобедал. В лифте с ним поднимается расфуфыренная ярко накрашенная китаянка – скорее всего, проститутка. Поглядывает на него, призывно выставляя ногу. Максим воображает настоящую любовь к ней. Нет, возможна только телесная близость. Несколько мгновений ему даже хочется взять ее за руку и поволочь в номер… Делается смешно.

Каждая женщина, которая с ним спала, была женщиной вообще? А Милена стала женщиной, отставленной от всех? Принцип всеобъемлющей любви, универсальности любви наталкивается на уникальность объекта любви и необходимость отделить его от всех, сделать всех остальных фоном, и ломается, как клинок о камень. Максим перестает себя понимать и, на всякий случай, усмехается вслух. Расфуфыренная девушка презрительно отворачивается.

В номере большой телевизор (он включает его негромко, для фона), огромная кровать, шикарная ванная комната (оплачивая командировку, в бухгалтерии не вникали в детали – вот насколько ему доверяют!)…

Оставшиеся дни он не ездит на заседания, засыпает и просыпается по московскому времени, почти не покидает гостиницу.

Перед вылетом китайские таможенники находят в его ручной клади крохотную пилочку для ногтей. «Такие предметы нельзя проносить на борт». Молодцы! Очевидно, этот запрет односторонний…

В Москву его доставляет умирающий «Антон Чехов».

А там – неожиданная апрельская оттепель. Все тает, течет, падает с крыш. Столица в ярком, ярком солнце.

– Милена? Это я. Я прилетел.

– Уже прилетел? Ну-у хорошо-о, – она явно не проснулась, хотя на часах двенадцать двадцать. – Ты ко мне прие-едешь?

Максим представляет себе, как она потягивается, лежа под шелковым одеялом.

– Ну… да… Сразу? Или позволишь заскочить домой – бросить вещи?

– Как хочешь… Купи по пути зеленого чая, у меня закончился.

Неподражаемая.

По пути он решает, прежде всего, все-таки, отвезти документы на работу – чтобы сразу отделаться от начальства и попросить оставить его на пару дней в покое. Потом отправляется домой, где принимает душ и звонит матери своей и матери Милены, которая, оказывается, в Питере, в гостях у родителей бородатого литератора. Ха-ха-ха.

Он уже собрался, надел любимый легкий плащ – так неожиданно тепло в апреле… Звонок. Это Милена:

– Привет! Ты уже прилетел?

– Да. Шутить изволите?

– В каком смысле?

– Я же тебе звонил.

– Ах да. А я думала – мне только приснилось.

Нет, она бесподобна.

– Через сорок минут буду у тебя.

Он едет в метро. В кармане – коробочка с золотым сувениром из Поднебесной. Людей не много. Он немного взволнован. Радость вперемежку со страхом. Всю жизнь ты был храбрым трусом – да, Максим?

Выйдя из станции в любимом районе, ее районе, он с упоением вдыхает слегка загазованный влажный воздух – родина, и никакой тропической гнили. На привычном месте – ларек «Цветы», где он привычно покупает букет. Затем – в бакалее – упаковку зеленого чая. Один двор, другой. Приятно шагать по дворам. Звонок:

– Алло! Ты сегодня приедешь?

– Однако ты нетерпелива, – он смеется. – Я уже в трех минутах ходьбы от твоего дома.

– Купи зеленого чая.

– Уже купил.

Сердце его начинает учащенно биться.

Он сразу понял. Только она открыла дверь. Да, только она открыла дверь. Только открыла дверь.

Вот в те секунды. В ту секунду, когда увидел ее глаза. В долю секунды. Или – это еще тоньше, чем любая измеримая единица – была насечка на ленте времени, когда он понял.

Но – по закону бытия – все превращается в процесс. …Когда рождается человек?.. Покидая утробу матери? Или обретая в утробе человеческие черты? Или при слиянии сперматозоида с яйцеклеткой? Или когда родители (по крайней мере, один из них) решают завести ребенка?..

Когда рождается мысль?

Мысль Максима о том, что в глазах любимой – безумие.

Первый его вопрос – такой естественный:

– Что с тобой?

Она поворачивается спиной. Она странно одета. Черт знает как.

Она двигается на полусогнутых ногах, медленно, и, чтобы ответить, поворачивается всем корпусом – будто не способна менять положение головы с помощью шеи:

– Что со мной?.. Все в порядке. Или что-то не так? Может быть, у меня волосы зеленые?..

Он натянуто улыбается:

– Нет, конечно.

Дальше – пять часов кошмара.

Она говорит бессвязно, бросая темы. Путает слова, факты, даты. Повторяет одни и те же действия.