Annotation

Сёмкин Илья

Сёмкин Илья

Сделаем ночь светлей

СДЕЛАЕМ НОЧЬ СВЕТЛЕЙ

2015

Узкая бетонная стрела пирса врезалась и далеко уходила в нефтяно-чёрное клокочущее море. Лиловое, местами выцветшее, местами цвета венозной крови небо нависло низко и душно. Иногда наиболее жадные водяные языки захлёстывали поверхность пирса. Почти на самом конце этой стрелы, сквозь дождевую морось, можно было разглядеть одинокую мужскую фигуру. Ветер неистово трепал полы чёрного плаща и поднятый воротник. Человек был небольшого роста, и стоял, слегка раздвинув ноги. Тёмные непроницаемые очки, гладко выбритый череп, украшенный татуировкой неведомого иероглифа, руки, засунутые глубоко в карманы. Черты его лица можно было бы назвать волевыми, если б не слишком мягкие полные губы и скошенный подбородок. Вопрос о том, что он делал здесь один и в такую погоду оставался, так сказать, за кадром этого мрачноватого кино. Ясно было одно: находился данный персонаж в подобной позиции давно и уходить в ближайшее время не собирался. Вот пока и всё. Камера отъезжает. "Председатель остаётся погружён в глубокую задумчивость."

Шане часто снилось, что она вынуждена от кого-то убегать по извилистым и сырым лабиринтам подвальных помещений. К слову, ей и наяву частенько приходилось убегать, и сложно сказать, что было страшнее - рациональное предчувствие конкретной экзекуции или же иррациональный ужас перед неведомой бедой. На этот раз всё было реально (во всяком случае, ей так казалось), и оторваться от погони удалось. Она сидела в СВОЁМ тайном месте и пыталась, по возможности тихо, восстановить дыхание. Место представляло из себя узкую щель между кирпичной стеной и жестяною стенкой гаража, и помещалась Шана здесь, лишь прижавшись спиной к одной плоскости и упёршись подошвами в другую, а коленями - в подбородок. Только отдающиеся в ушах удары сердца да разорванная на плече рубашка напоминали о бешеной гонке. Из левой ноздри к губе тянулся засохший ручеёк крови. Лицо рафаэлевского ангела (но с более заострёнными чертами), асимметрично остриженные каштановые волосы, патологически честный взгляд - синдром отличницы. Худая, наполненная грустью и болью.

Случилось так, что от Абеля Грама (а именно он был тем человеком на пирсе) ушла жена. Он сидел, откинувшись в дешёвом офисном кресле, закинув ноги в тяжёлых шнурованных ботинках на пластиковый стол и предавался размышлениям, что лучше: убить жену? Или любовника? Или обоих? И кого в нём всё-таки больше - крутого парня, философа или поэта? Или всего понемногу? Но все эти вопросы были лишь ширмой, скрывающей подступавшее тёмной волной отчаяние. Он совершенно не знал, как ему жить дальше и при одной только мысли об этом чувствовал, как начинает задыхаться и сходить с ума. Спасительные мысли о прошлом не спасали. "Когда у прошлого нет будущего - оно бесполезно", - подумал заключённый в Абеле философ. Но и философия не спасала тоже. Вновь и вновь, с однообразием навязчивого бреда, в голове прокручивался последний телефонный разговор с женой. Она позвонила, когда он уже был рядом с их домом. "Абель", - сказала жена и замолчала. Таких долгих пауз в их разговорах обычно не бывало. Стало тревожно. "В чём дело? Что... что случилось?" "Я сегодня утром собрала вещи. Я уехала." "Почему? Куда и зачем ты уехала?" - Абель ещё цеплялся за призрачную надежду, что всё это какие-то легко объяснимые, обыденные обстоятельства, но его уже знобило. И опять чёртова бесконечная пауза. И её спокойный голос: "Ты не понял, Абель. Я уехала совсем. От тебя." Вот оно. "К кому-то? Кто это?" "Да. Кто он - не важно. Я хочу быть с ним." И напоследок уже совершенно безумная фраза: "Так будет лучше нам всем." Лучше? Нам? ВСЕМ? "Но нам надо встретиться! Я должен с тобой поговорить! Всё что было у нас с тобой..." Чёрт, голос начинает дрожать. "Абель, не надо. Я не буду с тобой встречаться. Всё решено." "Но ты должна..." "Нет. Я вешаю трубку." "Нет, не отключайся!" "Перестань. Я всё решила." Во время всего разговора он ходил вокруг их дома - обходил правую часть, проходил в арку, обходил левую часть, проходил в арку, обходил правую часть, проходил в арку... Бесконечные восьмёрки. Телефонные препирательства становились всё более механистично-бредовыми. В конце концов она всё же бросила трубку. Абель перезвонил. Её телефон был отключён.

Он встряхнул головой, чтоб очнуться от наваждения. Открыл глаза. Достал из кармана и надел непроницаемые тёмные очки. "Сделаем ночь темней." Это стало у него чем-то вроде девиза. Появились даже такие строки:

Кровь стучится в висок,

Улица без огней,

Водка, томатный сок,

Сделаем ночь темней.

Но Абель не пил водку с томатным соком. Он вообще не пил. А ночь и без того была тёмной. Темнее некуда.

Шана росла девочкой тихой, но упрямой, разумной, но мрачной. Она лишилась матери в день своего рождения - слабое здоровье, плюс множество наложившихся друг на друга случайностей. С фотографий, которые Шана любила рассматривать в детстве, на неё смотрела красивая, улыбчивая, но совершенно чужая ей женщина. Все свои шестнадцать лет девочка прожила в двухэтажном пригородном доме вдвоём с отцом. Человеком он был высоким, тучным, с рыжей щетинистой бородой и пристальным взглядом маленьких голубых глаз. Занимался отец какими-то непонятными финансовыми делами и частенько напивался. Напиваясь, ещё в бытность свою женатым, он нередко поколачивал супругу. Став вдовцом, переключился на дочь. После подобных инцидентов обычно звонил в школу и объяснял, что ребёнок приболел. Шана же, в это время с подбитым глазом или расквашенной губой сидела, забившись в угол в своей комнате. Однажды он попытался овладеть ею, но Шана, изловчившись, так прокусила отцу руку, что тот полгода носил её на перевязи. Больше подобных попыток он не предпринимал. С возрастом она научилась убегать от отца и прятаться, дожидаясь, когда он уснёт. Одним из любимых убежищ было уже описанное выше место. С каждым годом убегать становилось всё легче - Шана становилась сильнее, а родитель старел и слабел от пьянства. Ей никогда не приходило в голову заявить на него: во-первых, было совершенно понятно, что в приюте бить будут не меньше, а то и больше, чем дома. Во-вторых, он всё-таки был её отцом и, ни смотря ни на что, Шана по-своему любила его, хотя и не ждала взаимности. Едва ли не единственным проблеском человеческого отношения к дочери был новенький телефон, который он молча положил на стол в её пятнадцатый день рождения. Шана обрадовалась: теперь она могла находить в интернете свою любимую музыку и интересную информацию. Ничего не сказав, она взяла подарок и унесла в свою комнату. Надо сказать, общались они вообще крайне редко. В школе Шана тоже держалась особняком. Так получилось, что девочки, помешанные на шмотках и мальчиках, так же, как и мальчики, помешанные на мотоциклах и сексе, не очень-то её интересовали. Шана любила тяжёлую музыку и знала сотни металических групп, постоянно живущих в её телефоне. Она называла это "дзен-метал": "Метал выметает из головы все лишние мысли и приводит к просветлению". Любила собирать значки с идиотскими надписями типа: "Я - лучшая в мире ящерица" или "Усилитель усиления усилий". Могла прочитать за ночь пухлый том "Античная скульптура. От символа - к образу". Шана вообще хорошо училась, так как с детства пристрастилась к чтению всяческих энциклопедий, которые в большом количестве имелись в доме. Но горькая правда состояла в том, что она была совсем юной девушкой - морально и физически униженной, заброшенной и абсолютно, беспросветно никому не нужной.