…Перед нами видение души, наблюдающей мир душ и сопутствующих им духов, – но смотрит не ребенок. Этот зритель, по-моему – ангел-хранитель, все знающий про людей, но не устающий им дивиться и сострадать. Жизнь такая Отрез Она состарилась вместе с отрезом шелка, купленным для выпускного платья. Его не сшили. Отрез пролежал сорок лет – ни одна иголка не подходит для этой ткани, для этой пыли. Шелк импортный, голубого цвета, на голубом фоне рябь зеленого зуда, и неровные пятна желтого цвета, и еще какие-то пятна, непонятно откуда. На шелковой ткани проступили морщины, думала сшить халат, но отрез наотрез отказался — скользил и сыпался, как взгляд одного мужчины, который обещал остаться, но не остался. Ася Снилась гибкая Ася, ходившая хрупкой походкой среди коммунальных совков и липких клеенок. Соседка Надя наказывала Асе сбегать за водкой. Ася не отказывала, но просила: пойду, как уснет ребенок. Надя снисходительно ржала и отвечала: можно. Сама однажды рожала, можно, мол, понимает. Ася уходила в темноту тихо и осторожно, как кошка, которая в темноте лапочек не снимает. Приносила водку, сворачивалась клубочком и засыпала на самом маленьком в мире диване. Ася приехала из деревни, родила от придурка дочку. Говорит шепотом, привечает придурка, зовет его Ваней. Печь Темные сальные волосы собраны в жирный пучок. Гладкая кожа. Безумие не знает морщин. По пыльной стене карабкается паучок. В этом доме нет и не будет мужчин. Сумасшедшая мать мечется по делам. Пятый этаж, а ведь нужно построить печь. Такую, как в русской хате с иконами по углам. Зимой, когда будет холодно, печку можно разжечь. Затопить дровами сосновыми. Придумать бы, где их взять. Придумать – дело нехитрое. Щурится серый глаз. Может еще случиться, что объявится зять. В доме нужен мужчина. И он подойдет как раз. Серый глаз стекленеет, заглядывая вперед. Рот перевернутой скобкой улыбается вниз. Доченька родила. Даже если зять не придет, выстроим печь на славу. Пусть дымит под карниз. Лишь бы не было холодно нашей детке зимой. Потепление климата – чья-то нехитрая ложь. Скоро и газ отключат, и зять вернется домой. То-то запышет жаром. Не трожь. Обожжешься. Не трожь. Пальто В мире, где никто никого не любит, она плачет, обижается: почему ты не любишь меня, именно меня? Да он как-то не любит, и все, а она раздражается. В школе после второй смены, когда за уроками не вспомнишь дня, он искал пальто в раздевалке, а его вытоптали и куда-то дели или вывернули наизнанку – и этого не вспомнить и не найти, — старое, в общем, пальто, но было холодно, в самом деле, и не очень понятно – это стыдно или можно и так идти. Он пришел домой, где никто никого не любил ни зимой, ни летом, плакал: почему спрятали именно мое, именно мое пальто? И мать кричала: где ты там его потерял? Где там? Почему именно ты теряешь? Или кто-то еще? Нет, больше никто. Саша и пять пальцев
Мама с детства говорила Саше: не бойся, и та не боялась. Темноты, уточняла мама, — и Саша боялась только в дневное время. Фейерверка, смеялась мама, — и Саша не боялась, когда стреляли из пушек. Не надо бояться крови, — и Саша по пальцам считала убитых. Не бойся собак, говорила мама, — и Саша, прикрыв ладошкой глаза, сквозь пальцы рассматривала людей. Шпала В пионерлагере ее называли Шпала. Торчали лопатки. Костлявые ноги в шортах. Бегала быстрее всех. На эстафете упала. Разбила коленку. Команда продула к черту. Днем с ней никто не водился. «Шпала идет, атас!» Шпала идет, высоко поднимая коленки. В спину холодный шепот: «Это Шпала могла украсть. Я видела. Она подходила к тумбочке Ленки». Со всех сторон обступили: «А ну отдай! Это ведь ты взяла. Мы расскажем. Шпала – воровка!» «Что я взяла?» – «А ты сама угадай! Не отдашь – пеняй на себя». Пошли за веревкой. Шпале связали руки, чтоб ее обыскать. Правда, Ленка скоро нашла свои скудные бусы. Они валялись под тумбочкой. «Это Шпала хотела взять. Но она не успела. Вон ее всю как трусит». Шпала и вправду трусиха. Боялась ходить в туалет ночью на улицу. Пионервожатая злилась: «Зачем разбудила? Тебе уже девять лет! Вон дылда какая вымахала!» А Шпала плакала и просилась. Девочка, мишка и дохлые кошки Перед посадкой в большой автобус маленькую девочку высадили по-маленькому. У девочки в голове – глобус, в глазах – ребус, в улыбке – цветочек аленький. Девочка прижимает к щеке леденец, к груди – мишку, к коленке – ранку. Мама говорит девочке: «Молодец!» Девочка говорит мишке: «Молодец!» Водитель крутит баранку. Девочка видит на дороге погибшую под колесами кошку, потом она видит другую задавленную кошку и еще третью – девочка умеет считать до трех. Каждую раз-два-три жалко немножко. Девочка больше не смотрит в окошко — пусть ищут других дурех. |
