Ты этого хотел, ты это ждал,
Ты ее жаждал, сам того не зная.
Гроза ужасна как лесоповал
в кривых клыках сторожевого лая.
И ночь, над нами звезды расстилая,
обрушилась в губительный астрал.
Рассеян крик кликуш и зазывал,
поскольку мир исполнен большей страсти,
чем суета любви и воля к власти.
И гордый человек безмерно мал
и беззащитен от лихой напасти.
Что было раньше – жалкий карнавал.
Гроза огромна как лесной пожар,
и как огонь беспечно ненасытна.
И в водяном костре ни зги не видно.
Прозренье, выстрел, солнечный удар,
ниспосланный с небес Господний дар,
который в старости принять постыдно.
Отвесные ряды живых зеркал,
в которых растворилось отраженье,
и дребезжащий льдом девятый вал
сминает легкость быстрого скольженья,
застывшую нелепость положенья
поспешно водрузив на пьедестал.
Вода надменно обняла леса.
И в нервной дрожи скручивая пальцы
листвы и хвои, не глядит в глаза:
так выспренно знакомятся страдальцы,
чтоб через миг рассорится, расстаться,
не вытащив козырного туза.
Я слышу – надвигается гроза.
Земли и звезд сомкнулись полюса.
Живому не уйти от мрачной жути.
Все медленнее катится слеза,
и сердце бьется воробьем в мазуте,
и слышит с того света голоса.
Вторжение внезапностью своей
сравнимо с беспощадным печенегом.
Победа достижимей и верней,
чем меньше обмозгована стратегом.
Тому уж не дожить до лучших дней,
кто не успел обзавестись ковчегом,
Срывая дерн, хватая беглецов
за шиворот, заталкивает в ниши
медвежьих ям их выпавшие грыжи,
выкручивает руки, сносит крыши.
Пронзив столетний дуб, в конце концов,
подходит к дому моему все ближе.
Мелькая в окнах вспышками зарниц,
заглядывает взором незнакомым
в смятенье недописанных страниц.
И горе застывает в горле комом,
когда она с ужимками блудниц
льнет к старым стенам, сгорбившись над домом.
Разряды шарят в озере багром,
неистово проламывая днища
замшелых лодок, бочек с серебром,
словно клюкой копаясь в пепелище.
И разрывают, брезгуя добром,
утопленников мрачное кладбище.
Им дела нет до их былых имен,
как дикой ведьме, что чуму пророчит,
смещая ход светил, закон времен,
и жертв своих в лицо признать не хочет,
пока дурацким воплем хриплый кочет
на части не расколет небосклон.
Зачем она была мне так нужна?
Чинил бы сапоги, сплетал бы снасти.
Надеялся, что нежная жена
вернется и смущенно скажет «здрасьте».
Теперь осколки муторного сна
трещат и холодеют в волчьей пасти.
Ты этого хотел, ты это ждал.
Ты ее жаждал, сам того не зная.
Смолкает шум литавров и кимвал.
Промокшая насквозь земля сырая
дымится как разруха и развал.
И что-то шепчет, тихо догорая.
