Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

На даче я сплю с маленькой Машей на старой широкой кровати. У нее есть своя кроватка, но ночью Маша сильно ворочается и может свалиться. Я сплю с краю. Утром просыпаюсь от того, что Маша пальцами раздвигает мне веки:

– Ты спишь?

* * *

Ложимся спать. Прощаясь с Машей, я шутливо говорю ей:

– Пусть тебе приснится горба-атый и старый верблюд!

Потом я решаю, что мое пожелание грубовато.

– Пусть тебе приснится ослик, маленький и пушистый!

Маша, подумав, говорит, совсем как взрослая:

– Нин, ну ты уж определись: или ослик, или верблюд!

* * *

На даче трудно приучить ребят переобуваться, вбегая в дом за мячом или игрушкой.

А уж для Тёмы у меня сочинена загадка: «Если в раздевалке обувь стоит посреди дороги, на ходу – чья эта обувь?»

Долгий летний день. Ранний подъем, парник, огурцы, к которым не подлезешь, так они разрослись, обед, мытье посуды, потом собака Коша провалилась в подвал, и мы еле нашли ее…

Уставшая, сижу за кухонным столом, читаю журнал. Влетает Тёма.

– Нина! Хочешь загадку? Если чьи-то калоши стоят посреди раздевалки – ЧЬИ это калоши?

Оглядываюсь. Калоши, которые я надеваю в парнике… стоят посреди раздевалки. Тёмино лицо сияет.

* * *

В моей комнате открыта форточка. Заходит Тёма, который опять простужен. У него возле кровати целый караван: слон, мышонок и баран. Тёма направляется к своему каравану продолжать игру.

– Тёма! Уходи, форточка открыта!

– Ну что ж теперь делать! – спокойно отвечает он.

Сомненья прочь

Ура, начались зимние каникулы! Наша прихожанка Жанна Борисовна рассказала нам, как делать маски к рождественскому балу. «Прико-ольно!» – сказала Катя, и мы решили делать.

Тёма всегда делает то, что делает старшая сестра, даже если она шьет платья кукле. Катиного терпения, как и обычно, хватает ненадолго, но Тёма, если захочет, может быть настоящим тружеником. Время от времени я отхожу от ребят на кухню, где варится суп. Слышу пение Тёмы, занятого вырезанием масок: «Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный, десятый наш десантный водольон, десятый наш десантный водольон

Каникулы

Везу племянницу к себе домой на каникулы и радостно предвкушаю, как мы будем с ней играть в купленные мною новые игры. Конечно, я приготовила и лото с интересными вопросами из церковной жизни, и новые детские песенки (как весело мы будем их разучивать на фортепиано!). Наконец я замечаю, что Катя как-то совсем и не рада, даже наоборот, очень расстроена.

– Что-то не так, Катя? Что случилось? Помолчав, собравшись с духом, она спрашивает:

– Нина! А ты будешь мне давать смотреть телевизо-о-ор…

И в голосе звенят давно сдерживаемые слезы.

Один концерт

Музей Скрябина. Маленький зал, в несколько рядов стоят стулья для зрителей. Сегодня выступают мои знакомые, и я пришла с племянниками и сестрой. Кате, которая сидит со мной рядом, слушать очень тяжело. Сидит она прямо, не двигаясь, но иногда из ее груди вырывается тяжелый вздох. Сколько в нем тоски и безысходности! Не так ли вздыхал Иосиф Прекрасный в плену у египтян… Ситуация осложняется тем, что по другую сторону от Кати сидит папа исполнительниц-пианисток. Начать объяснять это Кате – он непременно услышит. Я искоса посматриваю на него, бедного, и мне так неловко… Кажется, это самый длинный концерт в моей жизни.

Ксения Курякова

Прежде чем начать разговор о книге и ее авторе, мне хотелось бы сказать несколько слов самой Ксении:

– Ксения, прости. Когда-то твой муж, Виктор, попросил меня написать предисловие к твоему дневнику, а может быть, я сам напросился… И вот дневник превратился в книгу. И мне хочется что-то сказать прежде, чем ты начнешь говорить. Я всегда говорил много и первым: с амвона, за столом; это часть моей профессии. А ты молчала, а когда пыталась что-то вставить, тебя особенно никто не слушал. Теперь настало время говорить тебе, ты это право заслужила, и твои слова отмечены особой силой – силой свидетельства, и теперь мои слова ничто по сравнению с твоими.

* * *

Я знал Ксению и Виктора, прихожан храма, где я служу, в течение нескольких лет, был другом семьи. Приходил я к ним в гости, как в рай, мне всегда было приятно и тепло. Думаю, мера жертвенности хозяйки, мера самоотречения делала ее дом маленьким раем, кусочком иного мира. И хотя кричали дети и было не всегда прибрано, все равно чувствовалось отдохновение, будто вы пришли к себе домой.

Эта способность – наполнить мир светом и теплом мира иного – дается человеку не потому, что он какой-то особенный, а потому, что у него хватило сил и дерзновения сделать шаг – посвятить свою жизнь Христу. Избрать христианство не как ширмочку, убежище, а сделать именно стержнем всей жизни. Такой человек делается очень близким и теплым для окружающих. Такой и была Ксения.

Ее повесть – это листок, вырванный из жизни, случайно оброненный, тем она и ценна. Дневник – жанр непростой, он требует предельной откровенности. Не той эффектной иллюзии откровенности, которую так часто пытается создать беллетрист, – на христианский зубок этот суррогат не годится. Он требует открытости перед собой и перед Богом. А это очень непросто, это сродни христианскому трезвению. Умение увидеть себя без иллюзий и в свете вечности – серьезная духовная ступень. Для этого нужна и детская простота, и громадная житейская умудренность.

Все это есть в маленькой книжке.

А еще в ней есть попытка подвести молодых людей за ручку к семейной жизни. Материнская, добрая, нежная попытка. Многие девушки и юноши мечтают о тихом семейном счастье. Конечно, оно возможно, это счастье: быть частью другого человека и частью Бога – но какой ценой? Только ценой жертвы, точнее, маленьких ежедневных жертв. Анатомию семейного счастья и раскрывает повесть, вводя читателя в реальную, непридуманную семью. Войдите и научитесь, учиться есть у кого.

Из вступительного слова священника Георгия Крылова к первому изданию книги, вышедшей спустя три года после смерти автора.

Письма в вечность

Письма в звездную млечность
Девочка пишет упрямо.
Если б почта была в бесконечность
И работала без изъяна,
То она в серебристом конверте,
Запечатав туманом и пылью,
Написала бы маме, поверьте,
Полетела бы к ней на крыльях.
Отдала бы письмо у входа -
Туда, куда входа нам нет,
Ответа ждала б хоть три года,
Ждала б еще много лет.
Она б рассказала в письме
О том, что бабуля здорова,
О житье о своем, о бытье -
О первой любви два слова.
Подробно она б рассказала,
О друзьях дорогих своих,
Ее почерк бы мама узнала
Среди множества писем других.
Написала б еще в конце,
Крепко целуя листок,
О любимом своем отце
Несколько ласковых слов.
Жду, достигнет письмо адресата,
Не напрасно написаны строки
Той, что сама ведь когда-то
Дала ей письма уроки.
Марфа Нурякова (Маша)

По лестнице

Поговори со мной. Живые истории про детей и взрослых - i_007.png
9
{"b":"623205","o":1}