Чуваш вздохнул и выпил спирту.

– Скажи, Фатим, почему так? Почему страна такая? Был Союз. Теперь Россия. Кому было надо?

Кузьма, прекративший жевать, взял Чуваша за шиворот спецовки и подтянул к себе. Задышал перегаром – гляди завалит духом.

– Ты, Чуваш, мой Союз не трогай, понял? Похоронили его иуды. Зарыли глубоко. И делить теперь будут, что от него осталось. А губа у них не дура. Нам с тобой не перепадёт. Ты иуда, Чуваш?

Василий затрясся от ужаса в руках Кузьмы и закричал:

– Ой, Кузя! Кузя! Пусти Чуваша! Задушил, медведище!!!

Успокоились. Чуваш подлез к загрустившему Кузьме и сам решил заговорить:

– Почему так, мне интересно, я молчал-молчал. Где же народ-то был, когда его грабили, когда Союз отнимали?

Я молчал. Кузьма налил всем ещё понемногу. Чувашу на донышке.

– Зачем Чуваша обижаешь, Кузя? Лей ещё маленько. Почему так?

Кузьма подлил.

– А ты, Фатим, чего молчишь? Что скажешь?

Чокнулись. Голонули. Задушили закусью американские пары.

– Я думаю, что всё от человека зависит. Если б нужно было людям защитить страну, за которую наши отцы воевали, защищать которую наши мужики в армии и на флоте присягу давали, – защитили бы. Значит, не надо было. Иисуса вон тоже предали. А он людям добра хотел. Захотелось изобилия. Плода запретного отведать. Познать греха. И свободы. По-западному пожить. Побалдеть. Пожрать. Попить. Чтоб задница в машине на тёплой сидухе каталась. Чтоб денег можно было срубить по лёгкому. И забухать при желании с хорошими спиртными напитками. Виски там, вино забугорное, амаретто…

– А чё, лучше, что ли, они живут, чем мы?

– Конечно, лучше. Едят досыта. По миру катаются. На море отдыхают. В ночные клубы ходят. Колятся сколько хотят. Косяки забивают. Скоро у нас это всё тоже будет.

– Ну и толку?

– Есть, значит, толк. С бабами опять же нет проблем. Пришёл на улицу. Денег дал. Она твоя. А у нас – нравственность. У них даже мужики с мужиками любятся. И это не запрещено. Вот что значит свобода…

Чуваш заинтересовался насчёт баб:

– Эх, мне бы туда! С какой-нибудь познакомиться…

И запел:

– Встретил красотульку в маленькой таверне капи-и-и-тан… Я б её в щёчку поцеловал только да обнял маленько…

– Денег не хватит! – отрезал Кузьма. – Пошли арматуру разгружать!

Подъехал наш водитель Андрей Буткявичус с грузом. Шатаясь, пошли разгружать его «ЗИЛ». Чуваш только мешался под ногами. Болтало его, как котёнка после валерианки. Кузьма с досады взял его за бока, приподнял и забросил на крышу бытовки.

– Почему так, Кузя? – Чуваш ползал по грязной крыше, ища местечка, где спуститься. – Как слезу? Боюсь же!

– Сниму! – буркнул Кузьма и потянул рукавицами очередную длинную охапку стальных прутов.

После разгрузки продолжили разговор. За спиртом послали Андрея.

– А чё теперь будет, Фатим?

– Ну что будет… Скоро нас заменят. И будем искать другую работу.

– Кто заменит?

– Соседи. Из бывшего Советского Союза. Кому нужны такие алкаши, как мы.

– Я не алкаш! – вскочил Чуваш, которого уже уложили было на топчан и накрыли телогрейкой. – Ты, Фатим, думай, что говоришь. Бросим пить. Будем работать. Станем богатыми. Поедем на море-е-е…

Чуваш зевнул и опять повалился спать. А мы, дождавшись Андрея со спиртом, продолжили предвыходные посиделки.

– Я продам материнскую квартиру и дом в деревне. Поеду в Литву, – заговорил наш водила после очередной дозы алкоголя. – Там у меня родственничек имеется. Языка я тока не знаю. Но это ничё. Фамилия выручит. Получу гражданство. Батя не прогонит. Давно ждёт. Не ехать же к нему с пустыми руками. С матерью пятнадцать лет как развелись, а он всё пишет и пишет. Приезжай ко мне, сынок. Сынок! Мне уж за тридцать, а он всё меня сынком считает, блин…

– И мать бросишь?

– Зачем? Отправлю в дом престарелых. Ходит она плохо. Возни с ней много. Пенсия у неё есть. Проживёт. А мне с ней ловить нечего. Вилы. Цепями вяжет, блин… Там за ней уход будет. Я уже с кем надо договорился.

– За сколько мать-то продал? – спросил Кузьма, люто глядя на Андрюху. Он готов был, казалось, задушить его сейчас своими огромными ручищами.

– Не продавал я её. Наоборот, спасаю. Всегда можно приемлемо с людьми договориться. Чтобы всех устраивали условия. Мать поплакала, но согласилась…

– Ну вот. Новый человек! Европеец! Выпьем за нового человека! – Я уже хмелел хорошо. Язык еле ворочался. Потянуло на возвышенное.

Вскочил Чуваш. Быстро-быстро замотал головой, высовываясь из будки.

– Я – за человека! Почему без меня, Фатим?!

Опять пили. Разговор уже не клеился. Чуваша закрыли в вагончике. Сторожить арматуру. Я пошёл домой. Кузьма уснул в ободранном кресле у будки. Андрюха, заперев машину, отправился по бабам.

Я ехал в троллейбусе с пьяной улыбкой и одним глазом смотрел на окружающий мир. Милые, добрые люди окружали меня. Они сидели со мной в салоне троллейбуса. Они вели за окном свои авто. Шагали по тротуарам. Целовались. Пили пиво. Тащили сумки.

Уже загорелись уличные жёлтые фонари, когда подъехали к улице Кирпичные Выемки. Только у нас можно улицу так назвать… Наверное, в эти выемки тоже придётся закладывать арматуру и варить стены, чтобы они не рухнули на кого-нибудь. Выемки!

Всплакнулось. Закрылся и второй глаз. Дал волю чувствам.

– Эй, товарищ пассажир! Конечная!

Это меня расталкивает женщина – водитель троллейбуса. Я открываю глаза. И виновато кивая, поднимаюсь и иду к выходу.

– Спасибо! Извините. Спасибо за товарища, товарищ водитель!

Поднимаю вверх кулак в знак рабочей солидарности и с поднятым кулаком выпадаю из дверей. Еле держусь на ногах. Она улыбается мне вослед.

– Иди домой, товарищ! Проспись! Ждут тебя там давно, поди!

Дома, не заходя на кухню, где гудят жена и сынок, заваливаюсь, не раздеваясь, на диван в большой комнате. Головой ищу свою засаленную до блеска подушку. Засыпаю. Завтра вроде суббота…

Утром, около девяти, по городскому телефону со скрипучего автомата звонит Андрюха. Пришёл за машиной. Чуваш в дверь вагончика ломится. Кузьмы нет. Опять косить траву в свою Уваровку уехал. У Андрюхи ключей нет. Замок ломать неохота. Надо ехать. Бригадир же, блин…

– Ты же обещал на шашлыки поехать? – вцепилась в рукав жена у входной двери.

– Дела у меня!

Чуваш выскочил из будки как сумасшедший и поскакал по малой нужде.

– Почему так, Фатим? Бросили! Я же человек!

– Человек. Человек. Прости, Вася. Выпили вчера крепко.

Сели. Я посмотрел на часы. Двенадцатый час. Ехать на дачу бессмысленно. Пока туда доберешься. Это уж ночь будет.

– За спиртом пойдёшь?

Чуваш сразу повеселел. Снова не один. Идти всё равно некуда было. В общагу свою всегда успеет.

– Пойду, Фатим. Я знаю, где дешевле. У Сурена возьму. Сказал, новая партия.

Новая партия после вчерашнего пошла с трудом. Было душно. Собиралась гроза. На жирном асфальте уже разбивались мокрыми пятнами крупные капли.

– Замочит нас. – Чуваш засуетился. Стал убирать со столика спирт и закуску в будку.

Я сидел в кресле и представил вдруг, что вот в такой же душный и жаркий день на Голгофе распинали Христа. Сколько было боли! Какие муки испытал! Поди, на душе у него тоже кошки скребли. Ведь предали его! А мы – твари неблагодарные! Я – неблагодарная тварь! Какой я мужик, если главное в жизни – денег заработать, пожрать и выпить?

Не знал я тогда, что спустя два года, в 1993 году, найдутся мужики и даже дети, которые пойдут защищать то, что ещё оставалось от большой страны. Пойдут и частями будут расстреляны у стены и возле домушек на стадионе «Красная Пресня», где когда-то безмятежно играл в футбол мой любимый «Спартак». Среди расстрелянных окажется и член нашей бригады – Леонид. Могилы его нет.

Не знал и о том, что уже никогда не буду работать у Ваганьковского кладбища, потому что настанут совсем другие времена…

Кузьма таки вспомнил, что Чуваша закрыли в будке. Нащупал утром в кармане ключ и не поехал косить крапиву в Уваровку. Ехать ему было дольше, чем мне.