========== Часть 1. ==========

Пустой и опустошенный — разные вещи. Опустошенный в своей жизни что-то потерял. У пустого же никогда ничего и не было. И непонятно, что хуже: жить с дырой в душе и лелеять воспоминания о ярком водовороте чувств, или жить с ней же, но иметь представление о чувствах только из рассказов окружающих.

Пустой ангел-хранитель. С рождения пустой, без надежды обрести покой и найти себя. Ведь даже «хранитель» ни к чему, если «хранить» некого, а его человека не существует.

– Алек, ты снова здесь? – голос сестры раздается так неожиданно, что мог бы испугать, вот только он и плечом не ведет. Знает, что Иззи всегда его найдет.

– Расскажешь? – глухо спрашивает он. Ангелам нельзя спускаться на Землю без дела, а Алеку нельзя спускаться в принципе, ведь никаких дел у него здесь быть не может.

– Ты вроде бы старший, но иногда такой глупый, – Изабель касается ладонью плеча брата, прежде чем сесть рядом с ним на крышу многоэтажного здания. Внизу — темные улицы и яркие фонари, внизу — только запозднившиеся прохожие спешат по домам, внизу течет жизнь. – Алек, ты только помни, что если все избегают смотреть на тебя, не значит, что они ничего не видят. Ты слишком часто прилетаешь сюда, и если кто-то заметит и донесет, наказание будет суровым.

Алек зло усмехается.

– Можно наказать сильнее, чем я уже наказан? – он смотрит вдаль и сжимает руки в кулаки. Чувствует, как с каждой минутой ветер начинает дуть все сильнее, пробираясь под одежду и вызывая неприятное покалывание по всему телу.

Кто сказал, что гнаться можно только за хорошими чувствами? Иногда важно, почувствовать хоть что-то.

Поэтому Лайтвуд и проводит так много времени на Земле, хотя и знает о последствиях. Он не сомневается, что когда-нибудь ему придется за это заплатить, но находиться на небесах, где от него прячут глаза и лживо улыбаются, где он чувствует себя, как в клетке, где все настолько идеально, что просто тошнит, он не может. Там считают, что Ангелы должны ловить каждую эмоцию своего человека, а не испытывать собственные. Там невозможно испытать ничего. Но Земля — другое дело, здесь все кипит, бурлит, и иногда кажется, что стоит только ступить на эту крышу, как душа перестает быть мертвой.

– Из, я побуду здесь еще немного, не волнуйся за меня, – Алек поворачивается к сестре и дергает уголками губ. – К тому же, если нас здесь заметят вместе, ты тоже попадешь под удар. Лучше слетай к Саймону, у него сейчас непростой период в жизни.

Лицо Изабель буквально начинает светиться, когда брат заговаривает о ее новом подопечном. Она перевела душу своего прежнего человека через границу не так давно, но почувствовала новый Зов даже раньше, чем отходила положенный траур. Саймон буквально ворвался в ее жизнь, моментально прирастая своей душой к ее.

– Да, когда режутся зубки — всегда непросто, – по губам Изабель скользит нежная улыбка, которая пропадает, стоит ей перевести взгляд на Алека. – Пообещай мне, что все будет хорошо, и ты не натворишь глупостей.

– Я уже сотни лет твой брат, и ты все еще считаешь, что я способен на глупости? Все будет хорошо, обещаю.

Изабель смотрит ему в глаза и старается понять, правду ли он говорит. И, прежде чем соскользнуть с края крыши и в падении раскрыть крылья, она тихо шепчет:

– Не просто так спрашиваю, Алек. Снова…

Лайтвуд смотрит на удаляющийся силуэт сестры, который почти сразу растворяется в воздухе и превращается в легкий туман, а потом переводит взгляд туда, куда она показала — на белое оперение своих крыльев. Почти белое.

На левом крыле черным пятном выделяется потемневшее перо.

Снова.

Алек почти любовно проводит по нему кончиками пальцев. Еще одно напоминание о том, что он неправильный. У ангелов крылья не темнеют, они – символ света их души. Вот только Алек уже несколько десятилетий подряд обнаруживает у себя черные перья; раньше они появлялись раз в год, потом все чаще и чаще… Последнее потемнело три недели назад. И вот опять.

Истеричный смешок срывается с его губ, а потом он с ужасом понимает, что уже не может остановиться. Смешок за смешком, и вот уже хохочет, подняв взгляд в небо.

Как же он устал. День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием. В его существовании не меняется ничего. Только тает глупая надежда, которая еще теплится в самых дальних уголках сознания. Надежда на то, что старейшины ошиблись. Что за бесконечно долгую жизнь он наверняка хоть раз услышит Зов.

Люди говорят, что время лечит, но Алек-то знает, что все это только болтовня. Со временем притупляются воспоминания, позволяют дышать спокойно, но что делать, если все вокруг — это одно большое напоминание о том, чего у тебя никогда не будет?

I was broken from a young age

Taking my soul into masses

Полный боли крик оглашает палату, и виной тому не участившиеся схватки, а скорбный взгляд врача и роковые слова:

– Плод мертв.

Write down my poems for the few

That looked at me

Полный боли крик, неслышимый для остальных, разносится над крышами домов. Алек кричит, кричит, кричит… До резкого кашля и хрипоты.

Ветер начинает бушевать, словно подхватывает настроение Алека.

Самое страшное, что никак нельзя это прекратить. Он ж и в. Дышит. Разговаривает с братьями и сестрой. Чувствует, как щемит сердце от перешептываний за спинами его родителей, как будто это они виноваты в том, что их сын не такой, как все. Он ж и в. Вот только не живет, а существует.

Алек кричит, чувствуя, как в груди становится горячо.

Singing from heart ache from the pain

В больнице медсестры поглядывают на часы в ожидании, когда их ночная смена подойдет к концу. По коридору проносится мужчина, спеша в самую дальнюю палату. Еще не знает, что его жена рожает мертвого ребенка.

Take up my massage from the veins

Голос срывается, и он сипло дышит. Лайтвуд же просто хочет быть кому-то нужным, чтобы хоть как-то заполнить эту пустоту в его сердце.

В груди становится еще горячее, и кончики пальцев начинает покалывать.

Алек закрывает глаза и снова тянет руку к темному пятну на крыле, чтобы отработанным движением вырвать перо.

…Он не видит, что перо, бывшее пару минут назад черным, начинает мерцать.

Speaking my lesson from the brain

Мужчина в белом халате ежедневно видит десятки разбитых сердец, но это не значит, что приносить плохие вести стало проще.

– Ребенок родился мертвым, мы ничего не смогли сделать.

Тяжело видеть, как блеск из глаз уходит, а плечи опускаются. По щекам мужчины, так и не ставшим отцом, текут слезы.

Seeing the beauty through the…

Перо, подхваченное порывом ветра, превращается в яркий свет, саму энергию, которая влетает в небольшую щелку приоткрытого окна.

pain.

Малыш, родившийся мертвым, открывает глаза, и палата оглашается детским плачем.

***

– Алек, расскажи мне о ней, о Земле, – Макс садится рядом с братом на скамейку и улыбается. Улыбается ослепительно ярко, улыбается, как тот, кто узнал, что скоро обретет своего человека. Несколько дней назад Старейшины пришли в дом Лайтвудов, и объявили, что первый подопечный Макса не заставит себя ждать.

Он был самым первым из их семьи, кто так рано получал подопечного. Жизнь ангела не бесконечна, хотя и исчисляется сотнями и сотнями лет, но по человеческим меркам младшему Лайтвуду было около четырнадцати. Изабель обрела первого человека в семнадцать, Джейс в шестнадцать, и Макс очень гордится тем фактом, что опередил их обоих.

– Ты же знаешь, что я там не бывал, – Алек улыбается краешком губ. Он не может быть серьезным, когда рядом Макс. Особенно сейчас, когда тот ведет себя вот так — подпрыгивает от нетерпения и излучает жизнь и энергию.

– Неправда, ты не спускался туда только в последнее время, а раньше часто там бывал, – мальчик говорит это, как само собой разумеющееся, и Алек думает, так ли хорошо он скрывал свои полеты на Землю, как ему казалось. – Не волнуйся, я никому не скажу, – Макс на секунду прикладывает палец к губам, а потом снова начинает болтать ногами и улыбаться.