Алек знает Город 28, как свои пять пальцев: очень мало что может удержать десятилетних мальчишек от игр в догонялки или прятки в запрещенных местах, особенно когда отец одного из них – сам глава Карателей Роберт Лайтвуд, который иногда мог или прикрыть их, или просто закрыть глаза на безобидные проделки.

В одиннадцать лет Алек и Магнус забираются дальше, чем когда-либо, за черту города, к незаселённым домам. Именно тогда они и находят бункер.

Бункер был небольшим складским помещением с тремя комнатами, забытыми строительными материалами, и холлом размером семь на семь метров с круглым застеклённым окном на потолке. В двенадцать он становится их единственным убежищем, о котором они не рассказывают даже Йену и Микки.

Алек воровато оглядывается, хотя прекрасно понимает, что за границу жилых домов никто не выходит, и приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы иметь возможность прошмыгнуть внутрь.

Магнус уже ждёт его.

– Ты задержался.

Сердце в груди делает двойной аксель с идеальным приземлением и начинает биться быстрее, сумка соскальзывает с плеча, и Алек улыбается, глядя на притворно нахмуренные брови друга.

Не сказать, что он слышал много живой человеческой речи, чтобы вслух, а не отголоском своего собственного голоса в сознании, но никто не смог бы разубедить его в том, что голос Магнуса ни с чьим не сравнится. Хрипловатый, но тягучий, как горький шоколад, который когда-то давно им давали в садике после обязательного дневного сна.

Ему приходится откашляться и вспомнить о существовании голосовых связок, чтобы ответить.

– Забежал домой по пути, предупредил родителей, что буду с тобой готовиться к выступлению с проектом на завтра.

– Профессор со своими заданиями всегда очень вовремя.

– Согласен.

Говорить неприятно, немного больно, и каждое слово даётся с трудом, но, в то же время, это ни с чем несравнимое удовольствие. Такое же, как легкое прикосновение руки к руке, когда Магнус подходит ближе. Такое же, как чужое теплое дыхание на щеке и мягкий поцелуй в краешек губ.

– Нам это тоже с рук не сойдет, – усмехается Магнус, повторяя свою же фразу, которую сказал получасом ранее.

И пусть признавать это страшно, но он прав.

Насколько бы не был уединенным бункер, насколько бы хорошо они не скрывались, насколько бы сами не понимали, что то, что они делают – неправильно, ничто не избавит их от кары закона высокомерных Старейшин.

Чёрт, за одну такую мысль их могли бы убить.

Хорошо, что Компьютер пока не научился читать мысли и довольствуется лишь сообщениями.

Но даже Компьютер не смог застраховать от появления чувств сильнее их самих, каких-то доводов и голоса разума, потому что от одной мысли всё прекратить бросает в дрожь. Потому что запретный плод сладок – вовсе не выдумки, они смогли в этом убедиться. Потому что не было на свете лучшего чувства, чем то, которое возникало при взгляде в раскосые глаза с шоколадными радужками.

Первым заговорил Магнус. Точнее, вскрикнул, когда Алек впервые его поцеловал. Около года назад был сложный день, тишина в просторном особняке давила слишком сильно, и Лайтвуд впервые убежал из дома на всю ночь, не забыв позвать с собой друга. Они пришли в бункер, а дальше… Алек не сдержался, и один слабый вскрик, почти хриплое дуновение ветра, снес ядерной волной все «правильно», «нужно» и «по-другому не бывает». Казалось, что умение говорить дремало в них очень чутко и распахнуло глаза сразу же, как выдалась возможность.

Магнус может часами сидеть и держать руку Алека в своей.

Алек тает от этих прикосновений.

Магнус может улыбаться счастливо и беззаботно, а потом произносить «Александр». Никогда в сообщениях, только вслух.

Алек уверен, что его собственное имя, слетающее с желанных губ – извращённый вид пытки.

Магнус может молчать и неловко опускать глаза.

Алек понимает без слов, когда нужно подойти и поцеловать.

– Александр?

Алек моргает и возвращается в реальность, в которой свет уже не поступает через круглое окно в потолке, потому что день несколько часов назад сменился ночью. Они успели завершить подготовку к защите проекта, отключились от электронной библиотеки и позволили тетрадкам с их многочисленными проводками пачкать уголки об далеко не самый чистый пол бункера.

– Красиво, правда? – Магнус полулежит на пледе, гладит примостившегося рядом Алека по коленке и глаз не может отвести от круглой серой луны.

Неважно, сколько раз они были здесь и видели это, луна восхищает его так, что Алеку впору начать ревновать.

– Красиво, – улыбается он. Потому что не ревнует. Потому что восхищается сам.

Их ноги переплетены, волосы перепутались между собой, ведь головы слишком близко, а руки привычно сцеплены в замок.

Алека внезапно озаряет.

– Небо похоже на циклопа…

Магнус удивлённо поворачивается к нему.

– Ну, оно огромное, и у него всего один большой глаз.

В бункере на пару минут становится тихо, пока Магнус не замечает:

– А звёзды – это его родинки.

***

Шоколадные радужки резко покрываются инеем.

– Я услышал тебя. Но это не меняет ничего из того, что я говорил раньше. Я не люблю тебя, Александр. Уходи.

Алека бросает в дрожь. В голове оживают слишком яркие картинки их последней встречи. Но сейчас он не верит ни одному слову.

– Уже слишком поздно.

Магнус поднимает полный ужаса взгляд.

– Что ты сделал?

***

– Как думаешь, а небу не обидно?

– Из-за чего?

– Ну, мы его с циклопом сравнили.

– Думаю, ему это льстит, - Магнус усмехается.

Он разворачивается к Алеку и склоняет голову к плечу. Привычное молчаливое – останемся?

Алек не думает и секунды – подается вперед, обхватывает чужие плечи и тянет на себя.

Останемся.

Не поцелуй, а какой-то затягивающий водоворот безумия. Это всегда так или только с теми, от кого сердце трепещет пойманной в клетку птицей? Едва губы касаются губ, становится понятным, почему прикосновения и любовные связи запрещены с человеком, не выбранным тебе Старейшинами для продолжения рода. На первом месте должно быть удержание мира, но губы на губах – и все катится в тартарары. Вся Вселенная сужается до конкретного и определенного человека, и ты понимаешь, что ничего не может быть важнее.

Тишина, обволакивающая планету, нарушается поступью животных в клетках, чириканьем птиц в лабораториях, счастливцами-насекомыми, которые избежали послевоенной мутации, и двумя мальчишками, посылающими все правила к черту.

Они всегда целуются с какой-то долей обречённости.

Магнус первым отрывается от губ и нежно проводит подушечкой большого пальца по острой скуле.

– Помнишь нашу детскую считалочку? Про луну.

– Помню, – Алек всё ещё находится в какой-то прострации после поцелуя, поэтому голос его звучит хрипло и приглушенно.

– Иди ко мне и слушай, – облокачивается на стену и тянет Алека к себе так, что его голова вновь оказывается на плече Магнуса. – Баю-бай, луна в окне и корова на стене, баю-баю, шарик – летучий фонарик…

Из груди Алека вырывается удивленный выдох, а руки сами собой собирают ткань белой футболки Бейна в кулак. Это уже не считалочка, это… Песня. Магнус тянет слова, и получается медленная, успокаивающая мелодия, которая разливается по всему небольшому помещению, заглядывает в комнаты и трогает проводки.

Они танцуют.

Проводки на полках, стройматериалы, двери и дверные ручки. В воображении Алека они танцуют.

Нельзя восхищаться человеком так сильно. Нельзя так сильно н у ж д а т ь с я.

Это и есть любовь?

***

– Ты… Почему? – голос Магнуса глухой и ничего не выражающий. Так компьютерные программы сообщают, что они не могут выполнить запрос.

Но тело говорит лучше голоса. Трясущиеся губы и сумасшедший взгляд выдают с головой.

– Зачем? Ты ведь знал, к чему всё идёт, – слышно, что эти слова даются ему в несколько раз тяжелее, чем те, самые первые, сказанные, кажется, множество жизней назад.