Демон скользнул ладонями по надгробному камню, как будто обнимал человека со спины, словно его пальцы обводили не мёртвые буквы имени, а тёплые контуры грудной клетки. Тонкие губы прижались в поцелуе, и Найла затошнило от испорченной, неправильной любви, которую было так легко разглядеть в каждом движении чудовища.

— Нет, — посмеиваясь, разрушил демон последнюю зыбкую надежду.

Выдох освободил грудь, мгновенно заполнив её разочарованием. Найл поднял полные слёз глаза к небу, не позволяя скопившейся влаге пролиться. Его зрение размылось, но он смог увидеть Луну. Ветер не давал тучам собраться вновь, и она горела спокойно, распространяя ровный свет.

Походка Луи была полна радости, светящейся любви к жизни, когда он покинул своё убежище в тени надгробного камня своей последней жертвы. Демон вышел на ночной свет, выпрямился во весь нечеловеческий рост, сверкнул в улыбке алебастровыми клыками. Бездонные, дьявольски-чёрные глаза смеялись над мальчиком у могилы.

— В любом другом случае я бы согласился на сделку. Вы, люди, совсем не понимаете, что каждый последующий договор лишь усугубляет ваше положение, — он направился прочь, полностью игнорируя коленопреклонённую фигуру у могилы, будто делился мыслями с самой ночью, а вовсе не с разбитым отказом парнем. — В любом другом случае, но не в этом. Гарри — моя маленькая невинная снежинка. Его душа слишком чиста для вас, людей, поэтому он останется со мной. Навсегда.

Обессиленный неудачей Найл упал рядом с могилой, будто пытаясь обнять сырую землю. Слёзы горячими каплями текли по лицу, солью скапливались в уголках губ. Больше не было смысла скрывать рыдания от чудовища, так безжалостно разрушившего последнюю надежду. И будто монстр мог испытывать жалость, он обернулся, уже на краю слышимости и бросил:

— Если это утешит тебя, то я клянусь, я буду любить его всегда.

Он ушёл так же, как появился — растворился во тьме, она поглотила его, и на кладбище воцарилась глубокая тишина. До Найла, бессильно всхлипывающего на земле, не доносилось ни звука. Он лежал и слушал эту тишину, давившую, как толща морских вод, если нырнуть поглубже.

Мысли разбредались: они то возвращались к детским воспоминаниям о Гарри, то наполнялись ядом справедливого гнева из-за того, как обернулась жизнь. Он винил себя в случившемся. Винил Луи. В какой-то поворотный момент Найл почувствовал укол злости и понял, что Гарри он тоже винил. За боль потери, поселившуюся глубоко в костях.

И боль эта не уйдёт даже спустя много лет. Она будет жить внутри, подпитываясь памятью, будет мучить.

Но спасение от этой боли нельзя искать в могиле. Только в собственной голове, среди остатков разговоров с Гарри, среди кусочков памяти о нём, в его образе, живущем всегда внутри Найла.

Осознание этого было дьявольским. И божественным.