Глубокий вдох из последних сил, и Гарри решается. Он знает, это контрольный в голову, то, что добьёт его, разотрёт в порошок оставшиеся крохи желания жить. Руки обвиваются вокруг шеи Луи, и Гарри тянет его ниже, поднимается на цыпочки, чтобы дотянуться, и пока Томлинсон усмехается, уверенный, что это всего лишь ещё одно объятие с целью надавить на жалость или удержать, Гарри касается его жестоких губ в невесомом целомудренном поцелуе.

То, чего они ждали так долго. Мир сужается до ощущения горьких губ, и Гарри чувствует корку льда, что замораживает его душу. Он не пытается углубить поцелуй, не пытается сделать его более страстным или волнительным. Хватает лёгкого движения губ, чтобы почувствовать эту разъедающую тоску.

А потом пальцы Томлинсона обхватывают его запястья, с силой сжимая, и Гарри разрывает поцелуй, скуля от боли. Луи вновь толкает его к стене, отпускает истерзанные руки и сжимает пальцами шею, вынуждая приподнять голову и посмотреть в его злые дикие глаза. От лёгкого удушья не хватает воздуха, Гарри приоткрывает рот, чтобы вдохнуть, но Луи не позволяет ему этого сделать, он прижимается губами, проникает языком внутрь. Этот поцелуй другой. Он яростный, разрушительный. В нём нет любви, лишь желание уничтожить.

Гарри хочет заплакать, пока Луи насилует его рот своим языком, но сжимает кулаки и сдерживает рвущиеся наружу рыдания, понимая, что скорее умрёт, чем обнажит свою слабость перед Томлинсоном ещё хоть раз.

Ледяные глаза так близко к его лицу, когда Луи чуть отстраняется, слизывая каплю солёной крови с лопнувшей губы мальчика, а Гарри отчаянно желает уйти, убежать, но понимает - это невозможно. Покинуть Луи не трудно, трудно забыть. От собственной любви не скрыться.

— Ты отдал мне свой драгоценный первый поцелуй, — издевательски тянет Луи. — Понравилось?

— Я бы отдал тебе всего себя, — отвечает Гарри, игнорируя вопрос и звучащую в голосе насмешку.

— Да, — соглашается Томлинсон с лёгким превосходством. - Только ты не нужен мне.

— Я знаю.

Гарри стирает тыльной стороной ладони всё ещё сочащуюся из губы кровь, бросает последний взгляд на мужчину, сломавшего его, и отворачивается. До самого выхода он чувствует тяжёлый, прожигающий взгляд Луи, но потом дверь тихо щёлкает, закрываясь и Гарри остаётся наедине со своей болью.

Луи больше нет в его жизни.

Комментарий к Глава 5. Боль

*User Friendly

========== Bad ==========

Привет! Я написала плохой конец. Сделано это было под заказ для моей очаровательной беты, но она не жадная, готова поделиться. Если вы действительно хотите эту историю грустной и драматичной, документ лежит в двух форматах в моей группе ВКонтакте.

https://vk.com/masyatwane

Предложение не ограничено во времени. Документ я буду хранить пока существует этот профиль)

Если же вы ждёте “долго и счастливо”, то проследуйте дальше, и насладитесь сполна))

Люблю вас всех. Спасибо за море вдохновения!

========== Перемена ==========

Yesterday was a million years ago \ Вчерашний день был миллионы лет назад

In all my past lives I played an asshole \ Во всех своих прошлых жизнях я был сволочью

Now I found you, it’s almost too late \ Теперь я нашел тебя, но уже слишком поздно

High and dead, our skin is glass \ Высокие и мертвые, наша кожа - стекло

I’m so empty here without, \ Я такой пустой здесь без тебя

I crack and split my xerox hands \ Я ломаю и раскалываю свои ксероксные руки*

Мокрые волосы лезут в глаза, а капли воды неприятно холодят кожу шеи. Отметины прошли, растворились во времени, и кожа приобрела тот девственный ровный цвет, как и до Луи. Гарри хотел бы вернуть синяки, оставленные его пальцами назад, как напоминание, что это произошло с ними. Напоминание, как близки они были.

Но Луи оттолкнул, унизил, растоптал.

Гарри накручивает завивающуюся прядь на палец, разглядывая бледные тени под глазами, потухший блёклый взгляд в зеркале. Он высох, как трава без живительной влаги, а внутри пустота. Больше нет чёрной дыры, затягивающей в себя всё светлое и живое, лишь тьма далёкого космоса в груди, сингулярность, в которой не осталась места даже воспоминаниям.

Долгие недели Гарри остаётся узником собственной комнаты, боясь показаться солнцу, не желая вдыхать тёплый прогретый воздух. Ливни ушли вместе с днями, принадлежащими Томлинсону, и тёплый август выглядит насмешкой над умирающей любовью. Солнце выжигает глаза, сушит такие нужные слёзы. Они комом стоят внутри, распирая грудь рыданиями, но сколько Гарри не старается, он не может выплакать свою боль. Она остаётся внутри, вместе с разъедающей солью.

Занавески не пускают настырные солнечные лучи в комнату, которая превратилась в склеп для юности. Гарри падает на кровать, раскидывая руки в жертвенном распятии, и мечтает о потере сознания. Он не может спать, потому что чувственные прикосновения Луи преследуют его во снах, а во время бодрствования все мысли вращаются лишь вокруг поцелуя. Не того лёгкого касания губ, которое принесло тающую нежность, заставило пузыриться шампанское в крови, но вокруг жестокого насилия чужого языка.

Гарри тошнит каждый раз, когда он вспоминает уничтоживший его поцелуй, но даже это предательство, эта боль, не способны заглушить горящие в крови чувства. Он так сильно влюблён в Луи.

По белому потолку расплываются радужные круги, а голова болит от напряжения, пока Гарри всматривается вверх, в пустоту, прокручивая самые болезненные, самые горькие моменты произошедшего. Он старается убедить себя забыть о случившемся и двигаться дальше, но сердце глухо к доводам рассудка. Оно едва заметно, совсем тихо стучит, перегоняя по телу кровь, заражённую ядом. Гарри кашляет, мечется по кровати, но любовь глубоко внутри впивается своими цепкими когтями, и чем сильнее ребёнок тянет, пытаясь вырвать её, тем больше становится рана.

Тихий скрип двери отвлекает от размышлений, и мальчик поднимает голову, встречаясь взглядом с грустными, полными тоски и страха материнскими глазами. Она безмолвно просит разрешения войти и Гарри кивает, а потом закрывает глаза. Он не хочет видеть её разбитой, но и помочь не в силах. Он не может побороть свою боль даже ради неё.

— Малыш, — тихо говорит она, и перина прогибается под весом, когда Энн садится на край кровати, сжимая колено сына рукой.

Горячая волна беспокойства прокатывается по телу, Гарри напрягается, мечтая вырваться и убежать.

Так звал его Луи. Горькое “малыш”, напоминающее о разнице в возрасте, теперь всегда будет звучать для него унизительной пощёчиной.

— Твой телефон разрывается.

Губы дёргаются в подобии ухмылки, но замирают ещё до того, как она успевает сформироваться. Вот уж что действительно почти не имеет значения.

— Не знаю, что произошло между тобой и Энди, но он сам не свой. Если он обидел тебя, вспомни, чему я учила, выпусти боль и ярость из собственного сердца, выдохни и прости.

Гарри зажмуривает глаза и медленно кивает. Будь всё так просто, эта проблема давно осталось бы в прошлом, но всё дело в том, что это не Энди обидел его. Это Гарри предал доверие друга, воспользовался его расположением.

Только сейчас мальчик понимает, насколько низкой, грязной была его цель. Вспоминая свои мерзкие эгоистичные мысли, он соглашается с Луи, подписываясь под каждым грубым словом. Словно свинцовые пули, правда, заключённая в слова Томлинсона, прошивает тело насквозь, оставляя кровоточащие раны. Гарри признаёт себя самой настоящей шлюхой и от омерзения скрипит зубами.

Мама кладёт ладонь на его плечо, слегка сжимая, но мальчик дёргается, вырываясь. Он не достоин даже материнской ласки. Внутри царит презрение к себе, забивая маленькие гвоздики ненависти в глухо стучащее сердце.

— Я виноват перед Энди, мам. Не спрашивай, просто поверь. И я буду избегать его, пока не почувствую, что готов быть достойным его хорошего отношения. Сейчас в его жизни не нужна грязь вроде меня.

Энн охает, прикрывая рот ладонью, но вопросов не задаёт, за что Гарри благодарен.